Флэшмен и краснокожие - Джордж Макдональд Фрейзер

Сьюзи улыбнулась и покачала головой.

– Ничего не могу сделать, сеньор Каскара де лос Панталунас, даже для вас! Чем придется мне заниматься, если я останусь без девочек? Они не продаются…

– Но она нужен мне! Я буду заботиться о ней, как… как о самый породистый кобыла! Она будет жить в апартамент в мой асиенда, я доставать ей ароматический соли для ванна, конфета, шелковый простыня, даже маленький собачка из Чиуауа…

– Нисколько не сомневаюсь, – твердо ответствует Сьюзи, – ибо вы – настоящий джентльмен. Но существует ведь и закон, не так ли? Это не рабовладельческая территория, и стоит просочиться хоть слову, у меня будут серьезные неприятности.

– Ха-ха! Американский законы? Да кого они волновать? Даже если пойти разговор – кто стать их слушать? – Он осклабил острые, как у пилы, зубы и принялся юлить: – Разве здесь нет рабов? Кто такие пеоны, как не крепостные? И los Indios[110] – у них же масса рабов, украденных и купленных, и что им закон? Просить, миссис Комбер, умолять вас… Три, четыре тысячи доллар… Сколько вы хотеть, por Dios![111]Только бы владеть мой нежный анхел Мари!

Но она не вняла всем его мольбам и стенаниям, и кабальеро удалился, чтобы унять горе в объятиях своей маленькой порции «черного мороженого» на условиях временного пребывания. Остальных покупателей Сьюзи тоже вежливо отправляла куда подальше, включая случай, в правдивость которого я ни за что не поверил бы, не присутствуй при разговоре в качестве переводчика. Представляете, это был священник! Да-да, из миссии, расположенной прямо на тропе Санта-Фе. Щеголеватый коротышка с непроизносимым именем прибыл тайно, под покровом темноты, и поспешил заявить, что он, собственно, не посетитель, а представляет интересы одного очень важного клиента.

– Ему стало известно – как и всем вокруг – о красоте и утонченности юных леди, находящихся… хм, под опекой сеньоры, – заявляет он, и по его уклончивости я сразу заподозрил, что тут не все чисто. – Должен сообщить сразу же, что намерения моего патрона самые наичестнейшие, иначе я и мысли бы не допустил выступить его посредником. Но он человек порядочный и собирается взять юную леди в жены. Ему известно ее… положение, и он готов уплатить соответствующую… э-э… компенсацию.

Когда я оправился и перевел сказанное Сьюзи, она была настолько ошеломлена, что вместо обычного «от ворот поворот» поинтересовалась, кто же этот патрон и какая именно из девиц его интересует. Я переложил это на испанский и наш падре-сводник покачал головой.

– Не могу называть его имени. Что до выбора… Ему ведомо, что все ваши леди прекрасны, так что он полагается на вас. Впрочем, хотелось бы, чтобы девица была не слишком черная.

Выслушав это заявление, Сьюзи сказала, что готова побиться об заклад, но речь идет об их чертовом епископе – наша Сьюзи была истинным оплотом англиканской церкви.

– Передай ему, что девочки не продаются, как эту вещь ни обзови, – говорит. – Компенсация, тоже мне! Женится он, как же! Свежо предание!

Но наш новый приятель оказался цепким, как терьер, и напирал на высокопоставленный сан своего патрона, так же как на неограниченный объем средств и – в качестве последнего довода – на шанс для бедной девушки сойти с гибельного пути, вступив в законный брак. Сьюзи твердо мотала головой и гнула свою линию про то, что закон есть закон и что в любом случае девушки не продаются. Священник, не шевельнув и бровью, откланялся, а Сьюзи заметила, что это по вине целибата они делаются похотливыми, как кролики. Тут я решил озвучить ей мысль, осенившую меня незадолго перед тем мысль.

– Постой-ка, – говорю. – Если то, на что ты ссылаешься, правда – ну, что это свободные земли… Тогда допустим, что одна из девиц выйдет за муж за одного из ухажеров или наша маленькая Мари сбежит с этим старым Панталунасом, или как его там? Хочу сказать, что вдруг им придется по нраву жить с одним из клиентов в качестве его жены или любовницы, наслаждаясь всеми удобствами, вместо того чтобы ублажать четырех разных распутников каждую ночь? И если закон о рабстве здесь не действует, то что мешает им всем разойтись кто куда и оставить тебя с носом?

– Ты думаешь, все так просто? – отвечает Сьюзи. – Ха, я обо всем этом знала еще до выезда из Орлеана. Оставят меня с носом? Зачем им это нужно, и куда они пойдут, эти маленькие глупые потаскушки, которые ничего не умеют, кроме как ублажать мужчин? Доверятся какому-нибудь скользкому типу вроде старого Каскары, который выкинет их на улицу, как только наиграется? Им это известно. И они не смогут заниматься своим ремеслом сами по себе, без защиты – больше недели это не продлится. У меня все накормлены, напоены, обихожены – я ни одной не причинила зла, а когда их время пройдет, позабочусь пристроить должным образом: выдам замуж за какого-нибудь приличного парня по своему выбору. Много ты сможешь назвать мне проституток у вас, в Англии, которые могли бы похвастаться такой жизнью, как у моих девочек? И последнее тоже важно – это мои девочки, и они не променяют меня даже на двадцать панталунасов! Так что, закон или нет, они по-прежнему рабыни здесь, – и она постучала себя лбу. – И я для них «миз Сьюзи», и останусь таковой навсегда.[112]

Что ж, ей было лучше знать, я не сомневался. Но мог бы назвать по меньшей мере пару ее подопечных, вовсе не являвшихся «маленькими глупыми потаскушками» и способными заглядывать значительно дальше, нежели позволяет украшенный зеркалами салон Сьюзи. Одной из них была Клеония, которая со времени нашего прибытия в Санта-Фе воспылала ко мне еще большей страстью. У задних ворот прятался в купе деревьев небольшой летний домик, и когда представлялась возможность, мы с Клеонией арендовали его для полевых упражнений. Поскольку я твердо намеревался распрощаться со Сьюзи, риск меня не особо заботил, зато рвение Клеонии казалось удивительным. Мне казалось, что ее уже должно тошнить от мужчин, но, видимо, заблуждался. Причины выяснились как-то вечером, когда все предавались сиесте, я же блаженствовал, сидя в маленьком душном домике, пока Клеония скакала у меня на коленях, как угорелый жокей, мурлыча про себя «Il était une bergère»[113]. Когда девушка «испустила дух», а я закурил чируту, она спрашивает вдруг: