Записки анестезиолога - Александр Иванов

– Я-то хорошо помню. А вот ты-то забыл, что я и был тем самым гостем.

– Вот это не помню. Зато помню, был крик, паника, надо «Скорую» вызывать! А какой-то мудак с разбитой головой народ успокаивает: «Смотрите, ничего страшного, все хорошо, не волнуйтесь», – и сам себе бутылкой по голове херак! Вдребезги! И еще одну со стола тащит, с трудом оторвали.

* * *

В любом занятии главное – нацеленность на результат. А когда руками работают с душой, настойчиво, вкладывая умение и мастерство, результат поражает воображение.

Любимый жених воспитывал свою молодую невесту, лечил от блядства и алкоголизма. Бил лицо, кусал за ноги. Судя по цвету синяков от бордово-красного до желтоватого – работал дня три. Не помогло. Победить пороки удалось только пинком в живот. Еще не встречал кишок, полностью разорванных от удара. Хирург признается, за 25 лет работы один раз видел, но при подрыве на фугасе, и не так, чтобы почти до самого корня брыжейки. Век, как говорится, живи…

* * *

В районной больнице роды редкость, крайний случай, если уже совсем никак не доехать до роддома. А экстренное кесарево сечение вообще из ряда вон, соответственно опыта мало. Но бывает, приходится. Случай занес роженицу, стремительные роды, крупный плод, кровотечение. Будущая мать была сильно навеселе и сопротивлялась активно. Пока не завалили на стол и не пристегнули наручниками. Времени на подготовку нет, и как только существо извлечено из утробы, погасили мамашу от души, не заботясь, когда проснется. Радость первого кормления можно отложить, пусть протрезвеет. Про новорожденное чадо нельзя сказать, что оно очень крупное, крупное у него только одно, голова. Гидроцефал. К счастью, его быстренько забирает детская реанимационная бригада, а маман едет в реанимацию просыпаться.

Счастливый отец, как положено, мается под окнами. Вечер, охране строго указано, не пускать. Сказали, в реанимации, вход запрещен, но товарищ не понимает, товарищ пьян. И как можно не повидать любимую, подарившую наследника? Реанимация на втором этаже, неожиданно кто-то стучится в окно. К стеклу прижата расплющенная рожа, просунутая между прутьями решетки.

– Ты кто?

– А я, это, у меня тут жена!

– Ну и иди гуляй, спит твоя жена.

– А кто у меня родился, сын? У меня должен был сын родиться.

– Сын…

– А он на меня похож? – рожа крепче прижимается к стеклу.

– Вот теперь, пожалуй, похож. Только…

Как сообщить, что у ребенка гидроцефалия, что, если выживет, будет идиотом на радость родителям?

– Чего – только?

– Ну понимаете, у него гидроцефалия, голова очень большая.

– О! Это здорово! Будет умный, как я. А я умный, я – следователь.

– Да нет, вряд ли он будет умный.

– Ну как так он не будет умный? Я следователь, жена у меня следователь, и он будет умным.

– Слушай, умный, слез бы ты с березы, пока она под тобой не обломилась. Супругу твою, как только проснется, мы в роддом переправим. Туда езжай. Дорогу найдешь?

– А то!

Голова стремительно исчезает, предсказание насчет березы сбылось. Врачи открывают окно, всматриваются вниз, в темноту.

– Не разбился?

– Да вроде нет, под окнами земля мягкая. Если что, прохожие увидят, принесут.

* * *

К сожалению, многое начинаешь ценить слишком поздно, только потеряв. Будь то иная вещь, явление или живое существо. Только тогда понимаешь, насколько было необходимым для тебя то, что ты не сберег.

Возьмем простой пример – носки. Совершенно незначительный предмет, никто не обратит на них внимания, если, конечно, они у тебя из одной пары, не очень рваные и не хрустят при ходьбе. И естественно, не раздражают до слез обонятельные рецепторы окружающих. Но поскакав сегодняшней ночью пару часов на кафельном полу операционной в одних мокрых сандаликах, с каждой минутой начинаешь все больше осознавать их пользу и необходимость. Под конец понимаешь, что носки можно ставить в один ряд с такими достижениями цивилизации, как изобретение паровоза или летательного аппарата. А их значение для человечества гораздо выше, чем все открытия Ньютона, Резерфорда и академика Павлова вместе взятые. Хорошо еще, в больнице сравнительно тепло.

Торопишься, хлопаешь по щекам пациента:

– Николай Иванович! Просыпаемся! Поехали в палату, замерзнем.

Еще не пришедший в окончательный рассудок больной с удивлением смотрит на мои ноги:

– Доктор, а чего это вы без носков?

– Да так. Один страдалец взял и нассал мне на ноги. Может, хотел выше, но не хватило роста и силы струи.

– Это зачем он?

– Не знаю, просто так, неожиданно, взял и нассал. Пошутить, наверное, хотел, смеялся потом сильно, козел. Брюки-то я переодел, а вот запасных носков, как назло, не оказалось. На батарее сохнут. Поехали!

– Во урод! Да за такие дела надо сразу в дыню, а вы чего?

– Надо, только при свидетелях нельзя. Заехал один такой, из Воронежа или Липецка, не помню, теперь резонанс. Пишут, что сел.

– Так вы скажите, в какой он палате, мне как встать разрешат, я разберусь.

– Спасибо вам, конечно, добрый человек, только вставать вам нельзя не меньше недели, иначе снова тут, в операционной? встретимся. А страдалец у меня лежит в реанимации, к кровати прикручен. Поехали, может, носки уже высохли.

* * *

Подсчитал, что для полноценного общения с представителями среднеазиатских республик, кроме жителей Таджикистана, врачу достаточно запомнить пять слов на любом тюркском языке, лучше узбекском. Надо знать слова: «встать», «больно», «лежать», «молчать» и «нельзя». А если еще к ним добавить слова приветствия, например «Добро пожаловать» (кто бывал в Узбекистане, наверняка помнит вывеску над каждой чайханой: «Куш келибзис!»), «мудила» (можно по-русски), «пить», «можно» и «до свидания», тогда можно построить любую необходимую в разговоре фразу, и азиат будет на тебя смотреть с восторгом и уважением, обращаясь не иначе как «Брат!». К сожалению, редкие таджики понимают тюркские языки, но для общения с ними обычно слов и не требуется.

Труднее с жителями других бывших республик, напрочь забывшими русский язык в пылу национальной белой горячки. Вот, например, к немолодому армянину пришлось звать в оперблок переводчицу-санитарку.

– Амест, переведи, что он говорит?

– Он не говорит, доктор, он поет. Песню поет.

– А ты спроси, что с ним случилось?

– Говорит, мама умерла.

– А сколько времени он пьет?

– Не говорит, говорит, мама умерла. Говорит, с похорон пьет.

Тогда поставим вопрос по другому:

– Когда умерла мама?

– Не говорит, только повторяет, мама, мама. Плачет он, доктор.