Лейла, снег и Людмила - Кафа аль-Зооби

Он, как пораженный громом, не мог поверить, что эта великая страна могла развалиться с такой быстротой и легкостью, и приверженцы коммунистических идей даже не попытались встать на ее защиту. Выходило, что коммунизм представлял собой сплошной обман, он же, дурак, наивно поверил в него, последовал за ним с невиданным энтузиазмом и преданностью.

Действительно ли всему пришел конец? – спрашивал он сам себя, мечась, словно подхваченный ветром бумажный листок, готовый приземлиться где угодно, поскольку весь мир стал вдруг чужим и мрачным.

В пучине этого краха Рашид чувствовал себя осиротевшим и не видел смысла в продолжении пути, так как впереди был тупик, горизонт сужался и сгущался, превращаясь в одну черную точку, готовую ворваться в его душу и осесть в ней тяжелой ношей, безымянной гробницей для его безвозвратно ушедших мечтаний.

Но, несмотря на все бури, разметавшие его мечты, один упрямый проблеск надежды не переставал светиться в душе Рашида – увидеть Лейлу.

Через какое-то время после объявления о распаде Советского Союза ноги однажды сами по себе понесли его к ней, словно по следам тускло светившейся последней надежды, становившейся тем слабее, чем ближе он к ней подходил. Едва он дошел до ее двери, истина предстала перед ним во всей своей мрачности – каждый из них шел по пути, все больше отдалявшему их друг от друга.

Глаза его были полны грусти. Лейла посмотрела на него взглядом врача, неожиданно обнаружившего у больного симптом скрытой и опасной болезни, и спросила:

– Рашид, отчего ты такой грустный?

Он долго молчал, уставившись в одну точку, прежде чем ответить. Не от рассеянности, а пытаясь скрыть подступивший к горлу и сдавивший голос комок. Затем засунул руки в карманы, решив не задевать струну, касавшуюся Лейлы, и ограничиться второй струной, натянутой в его душе. Обе струны играли похоронную мелодию двум умершим мечтам, которые он отказывался предать земле. Рашид сказал:

– Представь себе горечь, которую испытывает человек, когда обнаруживает, что долго боролся неизвестно за что. Возможно, мое положение не столь ужасное, как у тех, кто провел в тюрьмах многие годы. Как у наших товарищей на родине. У твоего отца, например! Меня это очень сильно беспокоит. Иногда даже просыпаюсь среди ночи и начинаю думать о том, к чему мы пришли, и когда убеждаюсь, что происходящее – правда, и социализм потерпел крах, и наша партия перестала существовать, и наши мечты погибли, и мир стоит на пороге неизвестности, меня охватывает ужас, и я чуть не задыхаюсь. Впервые в жизни я испытываю такую потерянность и такой страх.

– Но не нужно так отчаиваться, Рашид. Все не так плохо.

– Как это «не так плохо»? Не нужно обманывать самих себя. Всему пришел конец: Советский Союз рухнул, социализм не устоял, наши мечты погибли!

– Но почему мы должны все время полагаться на Советский Союз и на то, чтобы какие-то внешние силы поддержали нашу борьбу? Почему бы нам не положиться на самих себя?

– Лейла, это красивые слова. Ты ведь сама понимаешь, что это нереально.

– Может быть, и нереально. Но это не кажется невозможным. История не закончилась. И даже, наверное, только начинается. Нашу историю мы должны творить сами, собственными руками, не рассчитывая на кого бы то ни было. Это своего рода вызов, брошенный нам, настоящий вызов.

– Очевидно. Но я, к сожалению, знаю заранее, чем он закончится, – мы проиграем. В наше время все решает не сила воли, а сила мускулов. Я устал от лозунгов и иллюзий. Всему настал конец. Нужно посмотреть правде в глаза.

Другая мучительная правда – ее связь с Игорем – пока что оставалась тайной для Рашида. И когда Лейла подумала о ней, ее охватил панический страх.

Она не знала, был ли это страх перед Рашидом или за него, или страх перед отцом, или перед самой собой.

В эту минуту к ней подобрались не только все те, кого она, обретя свободу, вычеркнула из памяти и сознания, но, казалось ей, ее прежняя сущность вновь взирала на нее и приближалась, выговаривая холодным и резким голосом: «Ты тоже пала».

– Я поставлю кофе, – сказала Лейла и, уйдя на кухню, залилась слезами.

Но ее слезы были преходящими и мимолетными, и вскоре она вновь отдалась чудесному ощущению свободы и своей запретной любви.

Рашид же чувствовал, что жизнь сбила его с ног и доказала, что ему не дано что-либо изменить. И чтобы ему хватило сил продолжать путь, – пусть даже шатаясь и покачиваясь, – он решил забыть Лейлу навсегда, хотя не представлял, каким образом можно добиться такого чудесного избавления.

В отчаянии он начал готовиться к женитьбе на Галине. Не только потому, что устал от ее частых претензий, но еще и потому, что все действия потеряли смысл, и все на свете смешалось.

Рашид махнул рукой на борьбу и учебу и согласился назначить день свадьбы. Галина оставалась теперь единственной правдой его жизни. Единственной истиной в бушующем море осколков разбитых истин, в котором он чуть не тонул. Истиной, за которую он ухватился как за спасительную соломинку, отлично понимая, что она приведет его в прогнившее жизненное болото, покрытое мхом и состоящее из дней, огражденных от радости и счастья всеми видами огорчений и бед.

Женитьба не вылечила его. Стало тяготить общество Галины, и он не мог подолгу оставаться дома. Рашид не любил проводить время с кем попало. Не любил он оставаться и с самим собой, и стал убегать в поисках уединения, чтобы вволю отдаться собственным мучениям. Бродил по улицам, словно призрак, у которого не было ничего, кроме тела. Часто он засиживался в парке или на какой-нибудь скамейке, попавшейся по пути, наблюдая, как уходит очередной серый день, и не зная, что делать с наступающим.

По вечерам он возвращался в квартиру, которую они с Галиной сняли после женитьбы. Входил равнодушный, будто не слыша громового крика Галины, раздававшегося где-то в другом – далеком от его – мире, хотя и видел ее лицо, судорожно сокращавшееся, искривленные губы, выливавшие отвратительный поток слов. Эти слова означали всего лишь то, что она, как обычно, рассержена, недовольна и готова взорваться. В ответ он хранил гробовое молчание.

Но однажды ее грубый голос пробудил его от спячки:

– Или, может быть, тебе нравится жить как в гостинице, – еда, ночлег и бесплатные услуги? Не думай, что я долго буду терпеть такое положение!

– Что ты хочешь сказать?

– Я хочу сказать, что тебе пора пошевелиться, подумать о какой-нибудь работе вместо того, чтобы слоняться по улицам. Прежде ты оправдывался учебой, а теперь что? Посмотри, как все вокруг бегают и делают деньги из ничего!

Он открыл рот, чтобы ответить, но она перебила с нетерпением и насмешкой:

– Умоляю, не рассказывай мне снова ту чепуху, которую ты привык повторять. Что ты не позволишь себе заниматься спекуляцией и не превратишься, как другие, в один день из революционера в лавочника, что это вызывает у тебя отвращение и что деньги для тебя ничего не значат… Я по горло сыта этой ерундой, и нечего больше говорить мне об этом!