Несколько мертвецов и молоко для Роберта - Георгий Котлов

— Никуда не денешься, — подтвердил Гном. Было ясно, что от моего рассказа он так и опешил, принимая все за чистую монету. — А пил ты что? Воды в гараже, наверное, не было?

— Не было воды, Гном. Ты правильно подметил это. Пришлось бензин пить.

— Бензин?

— Да, бензин, Аи-95. Там, в гараже, джип стоял, «Тойота», и я, значит, слил из бака немного, профильтровал через старый валенок и пил. Ничего, не умер. Правда, потом, вот смех, моча у меня горела. Нарочно проверял.

У Гнома рот так и открылся. Слушает с самым серьезным видом, а блевотину вокруг рта даже и не думает вытереть.

А я дальше заливаю.

— Еще мне пришлось в гробу прятаться. Прикинь, Гном, залез я в гроб, а потом меня в могилу опустили и закопали. Два дня лежал под землей. Хорошо хоть, что у меня кислородный баллон был с собой и еще кассетник, записи, значит, слушал в темноте и думал, что нужно было бы с собой фонарик взять и книги, чтобы читать. Дезертирство — это тебе не шутки, Гном. Даже тебе не пожелал бы этого. Тяжелая это доля, можешь мне поверить.

— Я что? Я верю, Боб. Могу себе все это представить.

— Сосунок! — пренебрежительно обронил я, а сам от смеха чуть не давился. — Что ты можешь себе представить? Налопаться пива и сэма — вот твой удел. Ни забот, ни хлопот. А вот за мной сейчас следят агенты ФБР круглые сутки. Фээсбэшники под окнами пасутся день и ночь. Один из них в бомжа переоделся и делает вид, что спит возле мусорных контейнеров. Другой в алкашку вырядился. О военных и цэрэушниках и говорить не стоит. Хотят меня взять, но пока не решаются.

— Почему же не решаются, Боб?

— Живым не дамся. К тому же с собой из армии я прихватил одну штуку — сверхсекретное оружие. В кармане у меня лежит, размером с зажигалку. Стоит мне на кнопку нажать — и разразится Третья мировая война. Психотронное оружие массового зомбирования. Выдает мощность в 2000 киловатт и зомбирует любого человека практически мгновенно. Хочешь, сделаю сейчас так, что ты превратишься в паука? Под воздействием излучения твой организм быстро начнет перестраиваться. У тебя вырастут восемь мохнатых ножек и вместо спермы будет выделяться специальная жидкость, чтобы плести паутину… Ты вообразить не можешь, до чего это страшное оружие.

Гном, не перебивая, слушал и верил всему. Я и не подозревал, что он осёл до такой степени. Я в несуществующий приборчик, чтобы сквозь стены смотреть, поверил, когда в школе учился, а этот дурень давно взрослый, всего на год меня младше, мог бы и сообразить, что ему лапшу на уши вешают. Куда там!

— Знаешь, Боб, — доверительным тоном сообщил мне Гном, — я теперь не так прост, как раньше. Ты, наверное, помнишь, как в детстве надо мной прикалывались — не успеешь из дому выйти, тут же из карманов всю мелочь выгребут и поджопников надают. Знаешь, куда я прятал конфеты, прежде чем на улицу выйти?

— В свой вонючий зад?

— Нет, в носки! Жалко, что у меня ноги здорово потели, и под вечер, когда я доставал конфеты, чтобы съесть, от них воняло и они были липкими от пота…

Представляете, что это был за тип! Целый день будет носить в вонючих носках конфеты, чтобы под вечер слопать их, лишь бы ни с кем не делиться. Но это не главное. Главное то, что этот Гном был настоящий садист. Нет числа собакам, перевешанным им в детстве. Однажды мне довелось присутствовать на подобном мероприятии, когда Гном с набитыми конфетами носками (правда, тогда я об этом еще не знал), соблазнив куском колбасы жалкую дворняжку, повесил ее на ветле за гаражами. Я стоял и спокойно наблюдал, как умирает несчастная собака, но, хоть мне и было жаль ее, я ничего не сделал, чтобы помешать Гному. Не знаю, почему так выходит. Иногда я себя ненавижу. И в тот день я тоже себя ненавидел, потому что нужно было дать Гному по морде и снять собаку с дерева. Не знаю, почему, но я этого не сделал, а потом, когда собака затихла (она долго раскачивалась на веревке, хрипела и обмочилась), я жалел, что не помешал Гному. Я и сейчас об этом жалею.

— Да, теперь я не тот наивный мальчик, — продолжал Гном. — Теперь я не буду терпеть. Теперь у меня — вот! — Гном задрал свою ярко-желтую куртку, и я увидел огромный топор, засунутый за брючный ремень. В жизни не видел такого огромного топора. Наверное, подобным отрубали головы французским королям и королевам. — Любому башку отрублю, кто надо мной будет смеяться и прикалываться.

— Ты что, в палачи записался, Отрубленная Голова? — спросил я, заинтересованно разглядывая топор, а потом Гном опустил куртку.

— А хоть бы и так. Почему ты меня назвал — Отрубленная Голова? — Гном выжидающе уставился на меня, и я понял, что он ищет повод, чтобы пустить в ход свой топор. Ради этого ему и на мой приборчик наплевать.

— Просто, — сказал я. — Кино такое есть. «Отрубленные головы». Видел?

— Нет, не видел.

— Посмотри, тебе полезно будет.

7

Потом я попросил Гнома, чтобы он тихо, не привлекая внимания, посмотрел по сторонам, нет ли слежки, и он исполнил это самым добросовестным образом. Крутил башкой с очками на гриве до тех пор, пока я не остановил его.

— Все чисто, Боб, никого нет.

— Это тебе так кажется. Они не дураки. Я знаю это. Прячутся в кустах, скорее всего, в садике…

— Проверить, Боб?

— Да, если не трудно, — делать мне было нечего, совершить суицид пока не хотелось, и я продолжал прикалываться над Гномом. А что оставалось делать? Жаль, что ни Коля, ни Емеля не видели сейчас меня, Роберта Приколиста.

Гном, озираясь по сторонам, подошел к забору, за которым начинался детский сад, походил вдоль него туда-сюда, а потом вернулся ко мне.

— Все чисто, Боб, никого не видно.

— Ладно, черт с ними, — сказал я. — Наверное, пасут меня у подъезда. Все равно живым не дамся.

— Может, пока пивка, Боб? По бутылочке?

Я ответил: хорошо, но предупредил Гнома, чтобы он купил любое пиво, но только не «Толстяка», слабительного этого, и мы отправились в ночной магазинчик. По дороге Гном рассказывал мне про свою жизнь, и это была такая муть, что слушать не хотелось. Девчонки у него нет, и он все время дрочит (об этом он, правда, не сказал, но я сам догадался), друзей тоже нет, работы хорошей в нашем загнивающем провинциальном городке не найти, и он перебивается случайными заработками, потом все деньги пропивает, а дома мать ему, алкашу, житья не дает, и иногда он думает ее убить. И все-то у него плохо, ничего хорошего нет, но вот интересно было одно: Гном сам не знал, что нужно ему для того, чтобы стать счастливым. «Чего-то хочется мне, Боб, но никак не пойму, чего. Денег? Да ладно! Окажись у меня вдруг миллион баксов, и что? Перетрахал бы кучу баб, а потом заскучал бы снова. Нет, правда, убить, что ли, кого…» Такой, значит, это был тип, Гном этот. Сам не знает, чего хочет, идиот. Я-то всегда знал, что мне нужно.

8

И тут, когда мы подошли к ночному магазинчику, все и случилось. Вспоминать об этом мерзко. У входа никого не было, лишь черный котенок с белым галстуком на груди сидел на ступеньках и умывался. Наверное, это был ничейный котенок и жил, наверное, прямо в магазинчике, где добродушные продавщицы угощали его колбасой и сметаной. Маленький котеночек, хорошенький — о таком мечтает любой ребенок. Увидев нас, котенок перестал умываться и, как мне показалось, посмотрел мне прямо в глаза.