Мелодия встреч и разлук - Лариса Райт

— Как мама?

— Спасибо, плохо.

— Ты не переживай. Может, все образуется. Она молодая, сильная…

— Нет.

— Она справится.

— Нет. Она не хочет.

Через месяц Алина позвонила и позвала попрощаться с Зиной. На похоронах и отдала эту фотокарточку. Все спрашивала, нравится мне или нет. И кажется, мой ответ был для нее гораздо важнее всего происходящего вокруг. Это тогда я так думала. А сейчас я понимаю: не было у нее другого способа выдержать все это, кроме как продемонстрировать окружающим собственное спокойствие только для того, чтобы на самом деле его сохранить. Галины у гроба не было, в это время ей как раз экстренно проводили тромболизис, чтобы не допустить расширения очага настигшего ее под утро инфаркта. Маша рыдала на плече отца, а он обнимал ее обеими руками, прижимал к себе и находил бесконечное количество утешительных слов. А для Алины не нашел ни плеча, ни руки, ни звука. Она слонялась в одиночестве между немногочисленными пришедшими на панихиду, иногда останавливалась, щелкала вспышкой, вызывая неодобрительные перешептывания и недоуменные взгляды. А потом, когда отзвучали речи, все желающие простились, служащая привела в действие скользящую ленту крематория и Зина отправилась в свой путь, с которого, к сожалению, невозможно сбиться, Алина и вовсе тихонько скрипнула дверью и вышла из зала. Многие тогда обсуждали, что она поразительно бездушна, но я-то знаю, что ее душа разрывалась. У Алины, по сути, никогда не было матери, а в тот момент она осознала, что уже никогда и не будет. Кто-то сочтет, что невозможно потерять то, чего не имеешь. А по-моему, это самое ужасное испытание: потерять надежду на то, что когда-нибудь обретешь.

В общем, под влиянием этих впечатлений и многочасовых раздумий я даже написала очередную главу. А потом сожгла, представляешь? Ты когда-нибудь думала о том, что твоя сестра — Гоголь? Как-то все мелко, неточно, бездоказательно. Не могу я проанализировать ее поступки, не знаю истинных мотивов, не понимаю возможных результатов. Главное, так и не узнала, зачем она ко мне приходила. Ведь не для того же, чтобы просто сфотографировать. Но ведь ничего не сказала, ни о чем не спросила. Может, не решилась. Не знаю. Наверное, стоит еще раз с ней повидаться. Но что я скажу? Просить прощения? Оправдывать Зинаиду? Рассказывать о психических особенностях личности Фельдмана? Учить жизни? Говорить о том, какое это счастье иметь сестру? Кто я такая, чтобы лезть к ней в душу? Тем более что Галина (она немного оправилась и от инфаркта, и от смерти дочери — если от этого вообще возможно оправиться) говорит, что у Алины все нормально: учится в интернате, домой заглядывает, увлекается фотографией и готовится к поступлению во ВГИК.

— На операторский?

— Что вы, Тонечка, конечно, на режиссерский.

— Мне казалось, она…

— Режиссура, только режиссура. Я ей так и сказала. Маня тоже смеется. Говорит, Алиша будет постановщиком ее концертов. Даже Михаил Абрамович, представляете, обещал подсобить. И сказал, что, если понадобится литература, его библиотека в полном ее распоряжении.

— Не может быть!

— Стареет.

Такие дела, дорогая. Недавно была в гостях у твоих. Малыш — просто прелесть. Хотя уже и не совсем малыш. Скоро пять. А вот между детьми, по-моему, не все гладко. Чувствуется какая-то натянутость. Сынок твой хмурый, невестка грустная. Надеюсь, это временно. Говорят же: «Милые бранятся…»

Целую. Я.

— Эта какая?

— Спасская.

— А эта?

— Царская?

— А та?

— Какая?

— Та, — маленький пальчик указывает на угловую башню.

— Не помню.

— А вон там что?

— Река.

— А за рекой?

«За рекой? За рекой вся моя жизнь, Натали».

— Я тебе потом расскажу.

— Когда?

— Когда подрастешь.

— Нет, сейчас, — маленький башмачок упрямо топает по булыжнику Красной площади.

Алина предостерегающе поднимает указательный палец и укоризненно качает головой:

— Ай-ай-ай.

— Мам, а это?

— Лобное место.

— Здесь стоят на лбах?

— Нет, на коленях.

— Молятся?

«Наверняка. Каждый про себя перед смертью».

— Нет. Просто…

— А это? — Как многие дети, Натали задает кучу вопросов и не всегда слушает ответы.

— Памятник Минину и Пожарскому. Они…

— Смотри, голуби.

— Да.

— Куда они летят?

— Туда, где тепло и уютно.

— К Мэри?

«Когда же ты перестанешь преследовать меня, сестричка?!»

— Может быть.

— Встань, я тебя сфотографирую. Смотри, какая красота!

— Угу.

— Не вертись. Я хочу, чтобы вошли купола.

— А что это?

— Новодевичий монастырь.

— Там новые девушки?

— И старые тоже. Ну, угомонись же. Замри. Да, вот так хорошо.

— Что хорошо?

— Свет, блики на куполах, фон.

— Что такое фон?

— Это очень важная штука. Когда ты станешь фотографом…

— Я буду скрипачкой.

— Почему матрешки? Здесь же нарисованы дяди.

Алина растерянно смотрит на деревянных политиков, расставленных на пластиковых столиках вдоль смотровой площадки перед МГУ. Что сказать? Устами младенца…

— Не трогай, дочка! Трогать нельзя.

— Почему?

— Дядя будет ругаться.

— Он злой?

— Нет, просто мы же не собираемся покупать. А вдруг испортим, сломаем.

— А если покупать, то можно трогать?

— Наверное.

— А нам нельзя?

— Нет.

— Значит, дядя жадный!

— Натали, ты невыносима!

— А Мэри говорит, что я — ангел!

— Это кто?

— Пушкин. Помнишь, мы читали его сказку о золотой рыбке?

— Какой-то он странный.

— Зайка, это же памятник.

— А где он сам?

— Он уже давно умер.

— Почему?

— Все умирают, а его…

— И ты умрешь?

— К сожалению. Но это будет нескоро и…