Пятое царство - Юрий Буйда

И она разрыдалась.

– Невинное существо, порождающее смерть и разрушения, – пробормотал я, вспомнив слова Ангела. – Всему начало и конец…

– Что это значит, Матвей Петрович? Меня сожгут? Отрубят голову?

– Надеюсь, до этого не дойдет, – задумчиво проговорил я. – Если я правильно понимаю, вольно или невольно вы стали вдохновительницей мятежа…

– Этого не может быть!

– Вольно или невольно, – с нажимом повторил я.

Она всхлипнула.

– Может быть, это кровь…

– Кровь?

– Моя кровь… самыми удачными были опыты, в которых использовалась моя кровь…

– Значит, своей жизнеспособностью гомункулы обязаны вашей крови – крови мятежного Самозванца?

– Да, возможно… не знаю…

– Но если я правильно понял, у них нет сердца, а значит, и души. Это пустышки…

– Они как дети…

– Видите ли, Юта, склонность к мятежу ради мятежа, к переменам ради перемен – нелепость для зрелого ответственного человека, понятия, так сказать, культурные и мифологические, а для детей – морфологические и актуальные, и с этим ничего не поделаешь… детей от мятежа удерживают отцовская воля и общественное мнение; совесть, стыд, ответственность рождаются постепенно…

– Может быть, есть способ на основе моей крови сделать что-то вроде противоядия?

Голос ее был робким и дрожащим.

– У нас нет времени на эксперименты, успех которых не гарантирован, – сказал я. – Что вы знаете о князе Жуть-Шутовском? Он называет себя глумархом и царем скоморохов… и моим братом… Вы встречались?

– Нет, никогда.

– Когда-то он называл себя Георгием.

– Так звали батюшкиного ученика… отец гордился им, говорил, что Георгий – очень умный, талантливый ученик, который многого добьется…

– Все хуже, чем я думал…

– Что же нам делать, Матвей Петрович?

– Нам? Ну да, нам… – Я вышел из-за стола и взял ее за руку. – Незадолго до смерти ваш отец написал мне письмо; вы что-нибудь знаете об этом?

Юта кивнула, покраснев.

– Юта Бистром, вы станете моей женой перед Богом и людьми?

Она встала, вся дрожа, и кивнула.

– При крещении меня назвали Ульяной, – прошептала она. – Иулианией.

– Иулиания Бистром, – сказал я, – ты станешь моей женой перед Богом и людьми?

– Да, – сказала она, закрывая глаза, – да, Матвей Звонарев, я стану твоей женой перед Богом и людьми…

Я привлек ее к себе и поцеловал.

Она вспыхнула и вдруг ответила на мой поцелуй.

Я чувствовал себя так же, как в юности, когда впервые увидел голые женские ноги, и у меня не было – и сейчас нет – слов, чтобы описать свое состояние.

Быть может, все дело в той sangue facilmente infiammabile – горячей итальянской крови, которая досталась мне от отца, и в той мятежной крови, которая досталась Юте от матери, первой и последней любви Самозванца – Ксении Годуновой, но той ночью темный зов стихии пересилил доводы разума и обычая, и мы стали мужем и женой перед Богом…

* * *

Князь Иван Воротынский

Великому Государю и Царю всея Руси Михаилу Федоровичу и Великому Государю и Патриарху всея Руси Филарету Никитичу написал:

К этому письму прилагается копия Утвержденной грамоты об избрании на Московское государство Михаила Федоровича Романова, на которой стоят 238 подписей. Десять архиерейских печатей, подвешенные к ней, в целости и сохранности.

Примите, Великие Государи, эту грамоту в знак окончательного примирения Рюриковичей и Гедиминовичей с Романовыми и в знак поддержки Великого Государя и Царя всея Руси Михаила Федоровича – государя будущего.

Надеюсь, вы сочтете несущественными обстоятельства, при которых эта грамота попала к одному из нас, и не станете выяснять имя того, кто случайно, по недоразумению стал получателем и хранителем этого документа.

Такова общая и нерушимая позиция князей и бояр, сформированная в преддверии того совещания, на которое мы приглашены.

* * *

Алексей Перелешин,

галицкий губной староста, боярину Федору Шереметеву и князю Афанасию Лобанову-Ростовскому, боярину, судье Стрелецкого приказа, докладывает:

Божьей споспешествуемые помощью, мы одолели озерного змея, творившего безобразия в Галиче и окрестностях.

По прибытии к нам владыки Арсения (Элассонского), архиепископа Суздальского и Тарусского, на берегу озера собрались бояре, князья, дворяне, сыны боярские, крестьяне, духовенство и всякие люди, прозябающие в Галиче и окрестных селах и деревнях, стар и млад.

Владыка Арсений с клиром совершил великое богослужение, вознося молитвы Святому Архистратигу и Архангелу Михаилу, взывая о помощи против несытого зверя, таящегося в глубинах Галицкого озера. Весь народ пал на колени и в один голос просил Архангела о защите от разорения и смерти.

Вечером же, когда владыка Арсений уехал в Москву, мы посадили в известном месте на берегу озера приманку, которую придумал хитрый немец Гуннар Олафов.

Взяли белую свинью, надели на нее женские волосы и юбку и напоили допьяна. На берегу разложили костры, и вокруг них все галицкие ведьмы и бляди, кто в рубахе, а кто голышом, стали плясать, приплясывать и орать любимые срамные песни.

Когда же старшая ведьма по прозвищу Ворониха вошла в воду и принялась выть, подзывая нечисть, озерная вода взволновалась, и на берег вылез гад с крокодильей пастью. Привлеченный пьяной визжащей свиньей, он выбрался из воды целиком, и тут четыре пушки, спрятанные в кустах, ударили картечью, московские стрельцы открыли огонь из мушкетов, а хитрый храбрец немец Гуннар взобрался на хребет змея и проколол его копьем, угодив в сердце.

Змей издох, испустив великую вонь.

По такому случаю били в колокола, трубили в рога и палили из пушек, а свинью на радостях зажарили и съели, да и выпили бражки за здоровье Господа нашего Иисуса Христа и Великих Государей Московских и всея Руси.

* * *

Роман Гундарев,

сотник черных стрельцов, из Галича князю Афанасию Лобанову-Ростовскому, боярину, судье Стрелецкого приказа, доносит следующее:

По данным полевой разведки, войска Самозванца скорым маршем движутся к Москве, обходя города и укрепленные монастыри. Ждать их следует, возможно, в широкой полосе между Сергиевым Посадом и Киржачским монастырем.

* * *

Сигизмунд III,

милостью Божьей король Польский, Великий князь Литовский, Русский, Прусский, Мазовецкий, Жмудский, Ливонский, наследный король Шведов, Готов и Венедов, Великому канцлеру Литовскому, воеводе Виленскому Льву Сапеге написал: