Время наступает - Владимир Свержин

Он был царевичем, советником, победителем драконов и все же он был один, как перст на правой руке бедняги Валата, которому за воровство отрубили четыре пальца, оставив лишь указательный, дабы мог он указывать на себя, как на виновника собственных бед. Сейчас Намму ощущал окружающую пустоту необычайно остро и болезненно. Мрачно оттолкнув слуг, пытавшихся удержать от падения шатающегося хозяина, он вошел в усыпанную цветами и овеянную благовониями опочивальню.

«Наверняка Иезекия считает меня старцем. Еще бы, эвон, насколько я, получается, его старше!»

Он принялся снимать сандалию, когда вдруг обратил внимание на высокую человеческую фигуру, застывшую в двух шагах от ложа.

– Тебе чего надо? – стараясь придать взгляду прежнюю зоркость, прикрикнул Намму, запуская в неизвестного сандалией. Ни в чем не повинная обувь пролетела сквозь ночного гостя и ударилась о стену.

– Ах-х-х, – круживший голову хмель моментально улетучился, проступив холодным липким потом сквозь все поры тела. Тускло светящийся контур мужчины, колеблющийся, точно от ветра, высился в нескольких шагах от ложа, бесплотный и безмолвный. – Кто ты? – еле шевеля непослушным языком, простонал Намму. В голове царского советника пронесся длинный хоровод тех, кого за свои годы он ударил, облапошил или же попросту обманул ради забавы. Таких было много, очень много. Но ведь он никого не убивал. Перед внутренним взором неожиданно всплыл мертвец у скал на краю пустыни. – Даниил?

Сквозь белесые контуры начали проступать знакомые черты, словно туман, в который было погружено тощее длинное тело незваного гостя, вдруг начал рассеиваться.

– Но ведь я не убивал тебя! Не убивал!!!

Чуть свет храмовая стража святилища Мардука принялась частым гребнем прочесывать столичные предместья, выискивая чужеземцев. Более внятно младшие жрецы, которым было поручено вести розыск, ничего объяснить не могли. Им и самим было сказано только то, что какие-то злокозненные чужестранцы прокрались в земли Вавилона, дабы низвергнуть Повелителя судеб и установить царство коварного божка эбореев. Задача, поставленная перед ними, казалась невыполнимой. Каждый день тысячи людей пересекали границы Божьих Врат, и тысячи людей останавливались как в стенах города, так и в его предместьях. Без видимых шансов на успех ищейки обшаривали квартал за кварталом, опрашивая местных жителей обо всех заезжих иноземцах.

Как бы ни стал популярен в последние дни эборейский Единый Бог, ссориться со служителями грозного Мардука никто в Вавилоне не желал. И все же, реши усердные ищейки бить острогой солнечные блики на воде, их успехи были бы столь же впечатляющими. Никто из горожан не видел, как в предрассветный час в дом старого Амердата, мудреца и летописца, постучались незнакомцы. С ног до головы они были укутаны в темные пастушеские плащи, однако так же мало напоминали пастухов, как и честных жителей Вавилона.

Один из гостей был голубоглаз и светловолос. Волосы другого были чуть темнее, но и их можно было считать невиданными, во всяком случае, в землях Вавилона.

– Здесь ли живет мудрый Амердат? – поинтересовался голубоглазый на таком безукоризненном аморейском языке, что и сам Мардук вряд ли бы сказал лучше.

– Здесь, почтенные чужестранцы, – с удивлением разглядывая ранних гостей, произнес осанистый старец, открывая хлипкую дверь. – Заходите, рад вам.

Те переглянулись, удивленные столь неожиданным ответом, но тут же продолжили:

– Прости, что потревожили в столь ранний час. Наш друг, Кархан, воин из свиты царя Валтасара, надеется, что мы сможем найти у тебя помощь и приют.

– Кархан? – усмехнулся старец. – Ну, конечно! Входите, не стойте у порога. Его друзья – мои друзья. А насчет утренних часов вам не о чем беспокоиться. Для меня день начинается рано.

Он отступил чуть в сторону, указывая пришедшим на убогую обстановку своей хибары.

– Не обессудьте, здесь не так роскошно, как в царском дворце. Если пожелаете, есть лепешка, немного козьего сыра, – он чуть помедлил, должно быть, вспоминая, – вода.

– Не беспокойся, – заверил тот, волосы которого цветом напоминали облака, плывущие по небу, – у нас есть деньги, мы можем хорошо заплатить.

– Пустое, – отмахнулся Амердат. – Кархан давал уже мне золото, я раздал его соседям. Им было нужно.

– Но как же ты живешь? – Ральф Карлсон замешкался, подыскивая слова.

Действительно, комната, в которой стояли пилот со штурманом, должно быть, была единственной, если не считать небольшого чулана, прикрытого ветхой полотняной занавеской. Кроме скромной лежанки здесь имелся заваленный пергаментами и восковыми табличками стул, плетеный табурет и очаг, выложенный из каменьев прямо посреди комнаты.

– Хорошо живу, – улыбнулся хозяин дома. – Соседи, проходя мимо, кладут в миску, что с той стороны дверей, какую-нибудь еду. Иногда, правда, ее успевают похитить собаки, но чаще она достается мне. Мышей отпугивают кошки, а злые люди и сами не видят резона сюда ходить.

– Ты, должно быть, местный писарь? – предположил дотоле молчавший Андрей Сермягин, указывая на свитки. – Или, как там его, писец?

– Можно сказать и так, – согласился радушный старец. – Иногда ко мне заходят соседи с просьбой сочинить письмо, составить жалобу или сосчитать, сколько монет следует уплатить за покупку. Хотя чаще желают узнать о своей судьбе по ходу небесных светил. Впрочем… – Он указал гостям на застеленную каким-то покрывалом лежанку, как на единственное место, где можно было присесть, не считая, конечно, его рабочего табурета. – Но это все не слишком важно. Я веду летопись этого города! – Мудрец поднял указательный палец. – Города и мира! День за днем, месяц за месяцем, год за годом, сколько я себя помню, я веду эти записи. Спасибо Кархану. Он упросил царя, чтобы мне выдавали столько пергамента, воска и всего прочего, необходимого для письма, сколько мне понадобится!

– Неужели с самого детства ты делаешь эти записи?! – восхитился Андрей Сермягин.

Старец помедлил с ответом.

– Я не помню лет своего детства, и молодости, увы, тоже не помню. Конечно, они были, как же иначе? Но, верно, так давно, что я о них напрочь запамятовал. Знаю лишь, как однажды утром я проснулся и решил, что следует вести летопись всего происходящего здесь, между великими реками, и вдали от них. Я частенько хожу куда глаза глядят, слушаю, смотрю, записываю.

Ральф Карлсон смотрел на хозяина со смешанным чувством почтения и жалости. Если судить по лицу, тому было никак не менее восьмидесяти лет, и подобная забывчивость была в порядке вещей, хотя чаще, как он слышал, старики помнят как раз юные годы.

– Сколько же тебе лет? – не смог он удержаться от вопроса.

– Когда Навуходоносор взошел на трон, я уже был таким, – вздохнул летописец. – Порою мне кажется, что я всегда был таким.

Пилот и штурман переглянулись. Если почтенный историк не преувеличивал, ему уже давным-давно зашкалило за сто лет.