Севильский слепец - Роберт Уилсон

Именно тут был пробел. Один дневник заканчивался летом 1959 года в Танжере, а следующий начинался с мая 1965 года в Севилье. В этот период все и случилось. Ушли из жизни его мать и мачеха. Отец создал свои «ню», стал знаменитым и покинул Марокко. Это была жизненно важная книга, но какие полицейские навыки могли помочь ему ее найти?

Время близилось к часу, и ему надо было спешить на обед к брату Пако в его поместье в Кортесильяс, в часе езды от Севильи. Он хотел бы приступить к чтению дневников прямо сейчас, но понимал, что ему придется почти сразу же бросить это занятие. Он решил ограничиться первой записью — попробовать pincho[52]перед gran plato.[53]

«19 марта 1932 года, Дар-Риффен, Марокко.

Сегодня мне семнадцать, и Оскар подарил мне книжку с пустыми страницами, сказал, я должен их заполнить. Прошел чуть не год с тех пор, как случился «инцидент» — иначе я теперь это не называю, — и я начал склоняться к тому, что надо бы записывать все события, как я их понимаю, а то забуду, кем был. Хотя после десяти месяцев муштры в легионе и зверской дисциплины я уже в большом сомнении. Чтобы выжить в казармах — лучше не думать; чтобы выжить в походах — тоже лучше не думать. Во время учений думать просто не удается: все происходит слишком быстро. Когда я сплю, я вижу только один сон, о котором думать не хочу. Поэтому я вообще не думаю. Я сказал об этом Оскару, а он мне ответил: «Не думаешь, значит, не существуешь». Понимай, как знаешь. Он утверждает, что эта книжка все изменит. Надеюсь, что еще не поздно. Жизнь до «инцидента» утратила смысл. Она никаким боком не соприкасается с нынешней. От школы осталось только умение читать и писать, хотя окружающие меня tontos[54]и того не умеют. Даже друзей не осталось. Моя семья меня забыла, умерла для меня. Кто я? Меня зовут Франсиско Луис Гонсалес Фалькон. В первый день моего пребывания в легионе капитан заявил нам, что мы — novios de la muerte.[55]Он был прав. Я жених смерти, но не в том смысле, в каком он это понимал».

Зазвонил мобильник. Это его сестра Мануэла напоминала ему, чтобы он не забыл за ней заехать. Она принялась жаловаться, что Пако собирается заставить ее отработать обед. Хавьер выразил ей свое сочувствие, хотя совсем ее и не слушал. Ему было не до такой ерунды.

Они выехали из города при ярком свете солнца и покатили на север по дороге в Мериду. Оказавшись среди перекатывающихся холмов и волнующихся лугов, Хавьер расслабился. Давление города, духота узких улиц, толчея, орды туристов, его все более запутывающееся расследование остались позади. Он никогда не разделял любви Пако к простому образу жизни, простору, быкам, пасущимся на выгоне, но сейчас, после убийства Рауля Хименеса, город, вместо того чтобы очаровывать, наводил на него страх. Не в первый раз он увидел ночное шествие с озаренной свечами Девой Марией. Один раз его занесло в такую процессию прямо с места преступления, и ничто в нем не колыхнулось. Он не принадлежал к числу сумасшедших поклонников культа Девы Марии. Но дважды за два дня пережил потрясение при встрече с этим манекеном на платформе, а прошлой ночью буквально запаниковал. Потребность убежать от него или, вернее, проскользнуть мимо него была инстинктивной. Она не имела рационального объяснения. Он встряхнул головой и откинулся на спинку, позволяя себе расслабиться, пока машина медленно ехала по ослепительно белой деревеньке Паханосас.

Доехав до фермы, Мануэла сразу же переоделась, сменив красный льняной костюм от Елены Брунелли на комбинезон ветеринара. Пако вскинул на плечо ружье и прихватил три анестезирующих шипа. Они сели в «лендровер» и покатили искать одного из retintos, у которого в боку была рваная рана, полученная в битве с другим быком.

Бык пасся под дубом в стороне от стада. Он был вполне взрослым, и Пако уже продал его для участия в предстоящей Ферии. Пако зарядил ружье и вогнал шип быку в ляжку. Тот потрусил от них в глубь рощи. Они ехали следом, пока он не опустился в траву на залитой солнцем лужайке, обескураженный слабостью в задних ногах. Они вышли из машины и направились к нему. При их приближении бык поднял голову усилием могучей холки. Он повел своим первобытным оком, и Хавьер на какой-то миг словно бы заглянул внутрь его головы. Там не было страха, а только безграничное ощущение собственной мощи, исчезающей под действием анестезии.

Бык уронил голову в траву. Мануэла промыла рану, наложила пару швов, сделала укол антибиотика и взяла анализ крови. Пако болтал без умолку, гладя бычий рог, ощупывая большим пальцем его точеное острие, и при этом держал в поле зрения других быков, которые могли и напасть. Хавьер, похлопывавший усыпленного гиганта по ляжке, вдруг позавидовал тому самоощущению, которое только что открыл в нем. Сложность делает людей слабыми. Если бы мы могли быть такими же собранными, как этот бык, такими же уверенными в своей силе, вместо того чтобы денно и нощно печься о своих жалких потребностях.

Мануэла ввела быку стимулятор, после чего они быстро ретировались в «лендровер». Мощная голова вскинулась, и бык тут же начал рывками подниматься, потому что инстинкт говорил ему, что в лежачем положении он уязвим. Наконец он встал, подобрался и заставил себя стронуться с места. Исчезая за деревьями, он уже вскинул задние ноги.

— Фантастический бык, — сказал Пако. — Он ведь поправится к Ферии, да? Ты как думаешь, Мануэла?

— Рана у него еще не заживет, но он, безусловно, покажет им, чего стоит, — ответила она.

— Обязательно сходи на него посмотреть, Хавьер. Он будет выпущен на арену «Ла-Маэстранса» в понедельник, двадцать третьего апреля, и, точно тебе говорю, никто, даже Хосе Томас, не одолеет этого быка, — с гордостью заявил Пако. — Пепе уже что-нибудь узнал?

— Ничего.

— Уверен, у него есть шанс. По законам статистики, до Ферии кто-нибудь обязательно отсеится.

На обед был жареный барашек, которого Пако приготовил в настоящей кирпичной печи, которую восстановил на ферме. За столом собралась куча народу, в том числе родители жены, дядья, тетки, жена Пако и четверо его детей. В кругу семьи Хавьер отвлекся от своих забот и выпил много красного вина, больше обычного. Потом всех сморил сон. Мануэле даже пришлось будить Хавьера, который спал как убитый.

Уже начинало темнеть, когда они подошли к машине. Хавьер, еще не совсем протрезвевший, не очень твердо держался на ногах. Пако обнял его за плечи. Прощание затянулось.

— Кто-нибудь из вас знал, что папа был в легионе? — спросил Хавьер.

— В каком легионе? — заинтересовался Пако.

— В Третьем иностранном легионе в Марокко. В тридцатые годы.

— Я не знал, — ответил Пако.

— Ага! — воскликнула Мануэла. — Ты расчищал мастерскую. А я-то все думала: когда наконец братишка за это примется?