Я убил Мэрилин Монро - Дмитрий Романовский

После очередной бармицвы я убирал синагогу. Минула полночь. Когда я вошел в темный мэйн шул, то услышал чье-то хрипенье. На задней скамье я увидел в темноте босые старческие ноги. Я вышел в коридор и включил свет. Когда я вернулся в мэйн шул, на скамье сидел босой сгорбленный бородатый старик нищенского вида в черной ермолке и обтрепанном костюме. Рядом с ним на скамье лежали мешки и потертое пальто, – вещи старика. Я вспомнил, что уже видел его несколько раз, бредущего по улицам с этими же мешками.

– Что ты здесь делаешь? – спросил я.

– Выключи свет! – хрипло сказал старик.

– Уже ночь. В синагоге никого нет. Иди домой.

– Выключи свет! – повторил старик. – Я отдыхаю. Ты не даешь мне спать. – И он снова улегся на скамью. Я хотел взять его за шиворот и вывести на улицу, но вспомнил, что синагога – приют для бедных, к тому же, я не еврей и не имею права выгонять еврея из синагоги. После бармицвы старый Раби, наверное, еще не спал, и я позвонил ему по телефону. После моего сообщения Раби подумал и сказал:

– Не трогай его.

– Оставить его на ночь в синагоге?

– Пусть спит.

– Раби, вы его знаете?

– Я его видел. – Разговор исчерпан. Я запер синагогу и ушел домой. Утром, когда я пришел убирать мейн шул, на задней скамье было много мусора, оставленного стариком, ночевавшим в синагоге. Я рассказал об этом Хае. Она покачала головой, сказала:

– Это бездомный, живет на улице, ходит по синагогам и просит денег, но не ворует.

– А если он еще сюда придет? – спросил я.

– По еврейским законам мы не имеем права его прогонять. – Через два дня старик, звали его Мордехай, опять заночевал в синагоге и опять оставил после себя много мусору. На очередном заседании совета синагоги был поднят вопрос о Мордехае. Миссис Фишман, исполняющая обязанности казначея синагоги, с энтузиазмом заявила, что все они обязаны помочь Мордехаю. Все согласились. Шали, миссис Фишман и еще две женщины, активистки синагоги, занялись оформлением документов Мордехая, которых у него не было. Оказалось, что у него была семья в штате Огайо, дети и внуки, с которыми у него не было связи, да он и не хотел иметь с ними связь. В офисе Хая дала ему под расписку двадцать пять долларов, и теперь Мордехай каждый день безропотно приходил в синагогу подписывать разные бумаги, надеясь, что ему еще дадут денег. Но денег наличных ему больше не давали. Ицхак, миссис Фишман, Шали и другие активисты отвозили его по разным офисам оформлять вэлфер, медикейд и восьмую программу, по которой он мог получить дешевую квартиру. Даже я однажды отвез его в еврейский офис, где он получил бумагу на оформление квартиры в доме для одиноких престарелых евреев. По дороге он потребовал остановить машину у магазина поношенных вещей. Продавцы брезгливо смотрели на сгорбленного грязного старика, перебиравшего развешанную одежду. Он даже чуть не подрался с пожилой покупательницей, выбравшей довольно приличную дубленку. Мордехай заявил, что он первый ощупал эту дубленку и собирался купить. Женщина возразила, что это она первая сняла дубленку с вешалки. Мордехай хрипло выкрикнул:

– Пошла вон! Я первый ее выбрал! – и потянул дубленку к себе. Вмешался продавец, и дубленка досталась Мордехаю. Она стоила пятнадцать долларов, но Мордехай указал на трещину под рукавом и выторговал ее за двенадцать долларов. Расплатился он мятыми долларовыми бумажками. Последний двенадцатый доллар он отсчитал мелочью. Дубленку продавец уложил в фирменный мешок, так что теперь у Мордехая было не два, а три мешка. Конечно, он не будет носить эту дубленку, а продаст ее уже за двадцать долларов. После этой поездки до конца дня в машине оставался запах грязного старческого тела. Наконец, его квартира была оформлена и получена. Обставляли ее мои знакомые подростки из синагоги. Мебель была не новой, но выглядела прилично. Через два дня я принес Мордехаю пластиковую занавеску для ванной. Когда я ее вешал, то заметил в ванне крошки цемента, которые были там уже два дня назад. Очевидно, Мордехай сомневался в пользе душа. Через два месяца в синагогу пришло сообщение, что Мордехай не платит за квартиру, хотя помимо вэлферных чеков он получал отдельные чеки на уплату квартиры. По этим чекам он получал наличные, которые оставлял себе. В Африке некоторые негритянские племена ловят обезьян оригинальным способом. Они делают кувшины с узким горлышком и кладут туда орехи, которые обезьяны очень любят. Любопытная обезьяна видит кувшин, засовывает туда руку, набирает горсть лакомых орехов, но не может вытащить через узкое горлышко руку, сложенную в кулак. Разжать пальцы и выпустить орехи обезьяна уже не в силах: ведь орехи уже в ее кулаке. Тут негры выскакивают из засады и хватают обезьяну. Точно так же Мордехай не в силах был отдать деньги за квартирную ренту. Ведь эти деньги были у него уже в руках! Когда хозяин дома прислал ему документ о выселении за неуплату ренты, Мордехай взял свои те же два мешка, ушел из своей квартиры и больше туда не возвращался. Другого выхода у него не было. Мои евреи в моей синагоге разводили руками, жалели бездомного Мордехая и жалели свои усилия, затраченные на его благоустройство. Все же наши усилия не пропали даром: Мордехай больше не приходил ночевать в мою синагогу и не мусорил в ней.

Это был еврейский праздник в середине лета, в который евреям нельзя ни пить, ни есть, ни сидеть на стульях. Сидели на полу. Поскольку в мэиншуле нельзя было сидеть на скамьях, я еще накануне уложил в продольных проходах деревянные доски, на которых можно было сидеть пожилым людям. Конечно, места на досках стали захватывать проворные дети и подростки, которых я время от времени шугал, освобождая места для стариков. Было так жарко, что дети, обычно играющие на лужайке перед синагогой, не появлялись на улице. Все они были в синагоге, спасаясь от жары в кондиционированном помещении. Курящие не выходили курить во внутренний двор и курили в кухне, где было прохладно. В вестибюле собралась толпа вокруг Ури, знакомого мне юноши. От жары и жажды ему стало дурно. Бледный и обессиленный, он сидел на полу, прислонившись к стене. Я принес ему из кухни стакан воды, одна из женщин предложила ему какую-то таблетку, но он отказался от воды и таблетки, сказал, что ему сейчас станет лучше. Преданный своей религии, он соблюдал ее законы. На всякий случай я отпер дверь офиса, готовый по телефону вызвать скорую помощь, если Ури потеряет сознание. Неожиданно появилась растерянная Наоми.

– Антони! Маме опять плохо. Она запретила вызывать скорую помощь. Я позвонила доктору Зукеру. Он приехать не может. Он тоже болен, но я уговорила его принять маму. Антони, помогите! – Моя машина была запаркована на узком паркинге синагоги и была заблокирована машиной Ицхака. Он заявил, что не имеет права садиться за руль во время святого праздника. Я резко прикрикнул на него, и он дал мне ключи от своей машины. Я отвел его машину в сторону, и в своей машине вместе с Наоми поехал к миссис Кроцки. Она лежала на своей кровати с закрытыми глазами. На ней было то же, вероятно, единственное, нарядное платье. Когда я вошел, она увидела меня, сказала: – Здравствуй, – и снова закрыла глаза. Раньше она никогда не говорила мне этого слова.

– Надо скорее отвезти ее к Зукеру, – сказала Наоми дрожащим голосом. – Он поможет. – Она стала надевать матери ее стоптанные сникерсы. Миссис Кроцки открыла глаза, вероятно, что-то хотела сказать, но снова закрыла глаза. На этот раз ей действительно было очень плохо. Я поднял ее на руки. Теперь она была заметно легче. Наоми, как и в прошлый раз, бежала впереди, распахивая двери. Только теперь была не зима, а жаркое лето. Наоми открыла свою машину, я усадил миссис Кроцки, как и в прошлый раз, на заднее сиденье, сел рядом. Голова ее завалилась набок. Я поправил ей голову, прислушался к слабому дыханию. Наоми стала заводить машину, но тут оказалось, что у нее кончился бензин. Я дал Наоми ключи от своей машины и перенес миссис Кроцки в свою машину. Когда мы подъехали к дому доктора, он распахнул перед нами дверь. Он тоже действительно был болен, и был бледен почти так же, как миссис Кроцки. Когда я внес ее в кабинет доктора, она была уже мертва. Доктор Зукер пощупал ее пульс, которого уже не было, завел ей веки, а потом сел в свое докторское кресло и, кажется, потерял сознание. Наоми была уже не в состоянии что-либо предпринять, и я снял телефонную трубку и набрал номер срочной службы (полиция, скорая помощь, пожарная команда), 911. После этого я позвонил брату Наоми Дэвиду.