Вольер - Алла Дымовская

Внутри там никого не оказалось. Тиму оттого сразу полегчало. Уйму времени он тогда потратил, прежде чем сообразил – в необыкновенном этом доме все нужно делать самому. Самому читать очередную ИНСТРУКЦИЮ на стеклянной белесой стене. Самому выбирать себе из перечня нужных комнат. С перепугу и с непривычки он набрал неправильно, вместо одной получилась несообразная какая‑то цифра, и вежливый каркающий голос из стены сообщил ему, мол, простите, столько нет. Кое‑как устроился во втором этаже – кругом изукрашенные ширмы, на них живые рисунки невиданных растений и зверей, переплетаются, расплетаются, протекают сквозь друг дружку. Тиму поначалу даже муторно стало, пока не догадался – их очень просто отключить. До самого утра ходил он по той комнате до тех пор, когда понял про нее все‑все. И как поднять, а затем убрать постель, и как позвать «серва», чтобы принес тебе поесть, и как добыть воды в огроменную деревянную, вкусно пахнувшую кадушку, и как сделать кое‑что еще по нужде, о чем обычно не говорят громко на людях. Много дней просидел он там безвылазно. Если считать каждое утро – никак не меньше пяти. Ну, может, ошибся на одно. Только не хотелось Тиму никуда выходить. На то имелись у него две причины. Первая и самая главнейшая – отнюдь не надуманная боязнь. Ну как ищут его днем с огнем и с красным фонарем, поймают, напомнят закон и упекут в Дом Отдохновения, и то в лучшем случае. Здесь же на постоялом дворе невидим он и неслышим, будто бы нет его, Тима. Хотя глупость все это – коли захотят Радетели, поди, и тут сыщут. А как им не захотеть, ежели один из ихних замертво лежит в дальнем доме на равнине? Конечно, Фавн обещал. Задержать сколь может долго. Да сможет ли? Сидя же сиднем, пусть и в чудных, но все‑таки стенах, никакого проку он, Тим, не высидит. Как ему сделаться похожим на Радетелей и дождаться своего времени, коли ничего он не видит, кроме «серва», что носит ему еду? Да и еда та будто не еда. Не пробовал он такого никогда. Ни на что не похожая, на вкус – словно траву или кашу без соли жуешь и с трудом, а силища от той еды – как если бы гору масленичных блинов умолотил. С чего бы оно так? Но тогда уже это казалось ему вопросом посторонним.

Потому что дала о себе знать и вторая причина его потаенного сидения. Опять виной всему послужила книга, коробочка во много раз тоньше его «Азбуки», и картинки можно разбирать изнутри, словно бы выворачивать наизнанку, чудеса! Вот такая она. «Первая школа. Геокурс». Едва открыл он ее – чем еще себя занять, да и не терпелось узнать, что там сокрыто, – сразу обомлел. С самых заглавных слов. «Земля есть шар, который обращается вокруг Солнца с периодом…», дальше шли вовсе загадочного сочетания цифры, по отдельности вроде и понятные, а вот все вместе чего значат? Но это он додумывал вслед, чтобы отвлечься на малую малость и вернуть съехавшие мысли на место. Земля есть шар. Как же это? И Фавн говорил ему похожее, да только Тим его тогда не слушал. Дурень он, дурень! Еще раз с опаской взглянул на нарядную картинку: крутится крохотный, пятнистый мячик вокруг большого оранжевого, а возле него по своим продолговатым дорожкам иные, покрупнее и поменьше. Раз, два, три… Всего восемь насчитал. Называются – планеты. Уф! Не один длинный час тогда вышагивал он по комнате в беспорядке, рассматривал текучие ширмы и думал. Как же так? А вот так! И солнышко ничье, и не спит ни в каком пруду. Оно вообще, страшно сказать, что такое! Шар огненный, которому нет земной меры. На небе мал оттого, что страсть как далеко. Если Тим все верно понял. Уж тем паче никакие Радетели его не выдумали, и не слепили, и над облаками не подвесили. И землю тоже. Она давно была до них. А как дальше стал читать да разбирать, что к чему, ум за разум у него зашел настолько, что пять ден мимо просвистели, он едва заметил. Когда очнулся – жгучая мысль возникла в его голове, такая, что и страх отступил прочь. Нет, без цифирных, непонятных строчек не узнать ему до конца ни про меридианы, ни про широты, ни про море, ни про горы, ни про океан. Надобна ему теперь другая книга, где про все эти выкрутасы с разными числами подробно сказано. Так у Тима назрел непреложный повод для выхода на свет белый. Иначе в город.

В котором месте искать те книжки, было ему неведомо. На всякий случай, не будь дурак, вытащил он свой «геокурс» из сумы, для виду понес в руках, выбирая себе Радетеля поспокойней и поулыбчивей, чтоб объяснил – где такую же вещь достать. Но спросить Тим ничего и ни у кого не успел. К нему и без того подошли. Парень и девушка. Одетые разно – в этом городе все одетые разно, не то что в поселке, но все одно сразу видать, что Радетели из совсем молодых. Очень уж прыткие и до всего охочие. Пристали к Тиму с кучей вопросов, он растерялся под их напором, позабыл о спасительных наставлениях Фавна, да и струхнул всерьез. Думал – все, конец. Но это вышло только началом. Он помнил, что пролепетал свое имя едва слышно, и тогда парень укорил девушку: нехорошо вот так набрасываться на каждого интересного человека и приводить его в смущение. Он так и сказал – интересного, хотя чего в нем, в Тиме, интересного? Затем переспросил вежливо:

– Вы простите, Тим – в смысле Тимофей, или Тимо‑диан, или… впрочем, меня зовут Виндекс Лютновский, – парень улыбнулся ему будто с виноватым любопытством. – А это Вероника… – далее шло вовсе неописуемое, но очень мелодичное сочетание звуков.

Тим тогда же осознал в полную меру – как раз и настал испытующий его миг. Он начал лихорадочно соображать. Просто Тим им отчего‑то не годился, в памяти, кстати, всплыла и злобная отповедь отца мальчика Нила о животных кличках на счет его собственного имени. Но парень сам предложил ему выбор.

– Тимофей я, – ухватился он за более короткое прозвище, стараясь одновременно запомнить, чтобы не опростоволоситься впредь. Парень, однако, ожидал продолжения, и Тиму не оставалось ничего другого, как сочинить это продолжение в подражание ему тут же, не сходя с места: – Тимофей Нилов. – Брякнул единственное, что пришло в голову, «братец Нилов, мальчика Нила братец», ой, мамочки, ну, как не хватит! Однако хватило. Парень и девушка удовлетворенно и радостно закивали.

– Вы адаптационный историк? Или натуралист‑архаик? – снова пристал загорелый непоседливый парень. И указал на книжку в его руке.

Что же это такое? Что ни слово, так дебри дремучие. Какой еще сторик? И кто такой ар‑кра… или хра‑каик? Храпит он, что ли? Ну же, ну же, думай скорее, они ждут!

– Я по ней учу… нет, учусь, – поправился с ходу Тим, не зная тогда наперед, погубил он себя или спас. – Мне бы еще добыть таких.

– М‑да, сие непросто вам станет, – Виндекс этот взял осторожно у него книжку, аккуратно рассмотрел со всех сторон, будто невидаль. – Подобный формат давно не распространяют во множестве, сомнительно, что он вообще сохранился. Впрочем, если вас устроит копия? – это был вопрос, однако Тим так и понял – не каждое слово в отдельности, но смысл целиком.

– Устроит, да. Очень, – ответил он скороговоркой.

Тогда же они оба вызвались его проводить. До кругообразного, будто парящего над землей дома – казалось, кто‑то опрокинул ненароком полую, отливающую небесным блеском чашу, да так и оставил, позабыв вернуть назад в обыденное ее положение. По дороге, когда Тим больше слушал, а парень и девушка говорили, он смог уразуметь – принимают его за человека, которым он вовсе не является. Думают, нарочно собирает он такие старые книжки и одевается соответственно тоже нарочно. В неописуемый восторг привел их обоих и его «квантокомб», долго пытали его – где взял столь необыкновенную штуковину. Тим им осторожно соврал – мол, один друг подарил. А когда показал «Азбуку», чтобы ложь его получила опору попрочнее, тут уж у них глаза повылазили. Но и спешили они куда‑то по важным делам, Тим наплел – он тоже торопится. Взяли с него честное слово – он придет непременно вечером, в половине восьмого (что же за час такой будет – половина от восьми? Ничего, разберемся!) в это же самое место – «общественная библиотека» называется. Тим на всякий полезный случай остановился при входе, прочитал не без труда и наскоро заучил.