ДНК миллиардера. Естественная история богатых - Ричард Коннифф

Выскочки взвинчивали цены, которые негодующим аристократам приходилось платить за роскошные товары. Духовенство присоединилось к призывам ограничить излишние траты, которые якобы уменьшали пожертвования церкви. И всегда за этими практическими соображениями таилось чувство гнева, вызванное столь неподобающим поведением недостойных. В XV веке в Англии один комментатор, говоря о пользе новшеств, возмущенно распространялся насчет того, сколь несоответствующе своему положению ведут себя низшие сословия, подражая моде богатых на длинные, до лодыжек, отороченные мехом рукава: «Теперь нам ни к чему метлы, ведь всю грязь на улицах подметут своими рукавами нищие конюхи». Стремление мобильных граждан выделиться было непреодолимо, как о том пишет автор XVII века, жалующийся на претенциозность купца средней руки: «Пока он видит блеск золота и серебра на одеждах аристократов, он скорее заложит все свое имущество, чем расстанется с мыслью носить такие же».

Законы, регулирующие расходы, почти всегда оказывались неспособны противостоять этой мощной тенденции, и битва за символы статуса продолжалась на зыбкой почве рынка. Помимо частой смены символов богатства, одним из стандартных приемов борьбы с подражателями является увеличение масштабности и «капиталоемкости» демонстраций – строительство громадных домов, покупка более ценных произведений искусства и более дорогих самолетов и прочее действительно расточительное потребление. Так, один нувориш с западного побережья США, семья которого и так владеет небольшой эскадрильей, недавно заметил в беседе с другом: «Не знаешь, можно ли купить авианосец?» Пока это не более чем разговоры. Но в престижном подарочном каталоге Neiman Marcus уже предлагается подводная лодка за 20 миллионов долларов, способная оставаться под водой двадцать дней, так что, быть может, скоро в продаже появятся эсминцы класса Arleigh Burke.

Богатые люди часто объясняют подобные крайности внешним давлением. Они чувствуют, что вынуждены заниматься масштабной саморекламой, и жалуются, что порой это противоречит их скромным запросам. Например, один миллиардер, лидер в сфере слияний и поглощений компаний, имел коттедж на Ред-Маунтин в Аспене, который был удобным и только. Он его снес и воздвиг на прежнем месте настоящую достопримечательность площадью 8 тысяч квадратных футов, чтобы отпраздновать в ней следующее Рождество. «У меня был красивый домик в Аспене, – сокрушался он позже, томясь в своих хоромах, – а все уговаривали меня построить это». Ну тут он, конечно, лукавил. Человек, привыкший всегда идти собственным путем, не сносит дом просто потому, что всем вокруг это кажется отличной идеей. Он делает это, чтобы выделиться на фоне людей, стоящих ниже на социально-экономической лестнице и упорно копирующих каждое его движение.

В целях борьбы с подражателями богатые до сих пор проводят регулирующие расходы законопроекты, принимающие теперь форму нормативов по охране окружающей среды. Например, в Аспене много домов имеют площадь 15 тысяч квадратных футов, а у принца Бандара, посла Саудовской Аравии в США, загородный «домик» в 55 тысяч квадратных футов. «Гонка вооружений» в сфере недвижимости столь неумолима, что местные власти недавно приняли закон, ограничивающий площадь новостроек 5 тысячами квадратных футов. Впрочем, те, кто настаивает (а таких много), все же могут построить дом покрупнее, купив права на застройку у собственников в тех районах, где строительство запрещено.

Захави возводит эту идею в ранг биологического принципа. Он утверждает, что демонстрация может быть убедительна лишь в том случае, если требует больших затрат от индивидуума. Иначе говоря, цена должна быть значительной не только объективно, но и с точки зрения индивидуума. Иначе никто не отнесется к его действиям серьезно. Большинство людей судят об этом интуитивно. Набор декоративной бижутерии может быть очень трогательным, когда его вам дарит ребенок школьного возраста, но совсем другое дело, если такой подарок преподносит муж-миллиардер. Точно так же, поскольку Билл Гейтс не особенно жалел о ста или двухстах миллионах долларов в год, которые он жертвовал в середине 1990-х годов, то эти благотворительные акты не произвели сильного впечатления на человечество.

Инфляция сигнала

Мы добрались до третьей проблемы, связанной с расточительным потреблением. Определить подходящую цену и сделать себе выразительную рекламу становится очень сложно, когда денег у вас столько, что ими можно набить кита или даже стаю китов. Насколько большой дом вы можете построить? Насколько дорогую картину вы можете в нем повесить? Насколько обильный обед вы можете съесть? Насколько потрясающий бриллиант вы можете подарить своей возлюбленной? Деньги теряют значение. «Каждый новый миллион волновал меньше, чем предыдущий», – сказал мне технический директор одной компании, который, впрочем, не отказался от участия в конкурентной борьбе и по-прежнему гоняется за миллионами. А женщина, бывавшая и жившая в самых роскошных домах мира, удрученно призналась, что ничто ее больше не впечатляет. «Теряется восприимчивость», – сказала она.

Часто кажется, что в международном сообществе богатых людей каждый может позволить себе практически любые расходы. Поэтому многие формы расточительного потребления теряют свою ценность. Здесь вступает в силу процесс, который Захави называет инфляцией сигнала. Если каждый достаточно богат, чтобы демонстрировать определенный сигнал, или если «цена сигнала снижается до такого уровня, что его может позволить себе каждый индивидуум, то данный сигнал оказывается неспособен обнаруживать различия в качестве или мотивации индивидуумов». Он приводит пример обитающих в Австралии атласных шалашников. В обычных условиях самцы данного вида украшают свои гнезда редко встречающимися синими перьями, а также синими цветами, которые необходимо часто менять. Соревнуясь, самцы крадут эти синие предметы друг у друга и разрушают шалаши соперников. Однако рядом с жильем людей часто полно пластикового мусора синего цвета. Шалашник, должно быть, чувствует себя там, как Крез, узревший, что весь мир стал золотым. Они не могут отказаться от привычки собирать синие предметы, но делают это уже без прежнего рвения. Вместо того чтобы красть синие объекты, они борются с конкурентами лишь посредством разрушения их шалашей.

Среди людей классическим примером деградации очень яркого расточительного потребления под влиянием инфляции сигнала являются кружева. До середины XVIII века плетение кружев требовало кропотливого ручного труда. Их красота и дороговизна (опять-таки эффект Веблена) делали их одним из главных средств демонстрации богатства. Кружева окаймляли шеи аристократов, словно воротник какой-нибудь особенно великолепной птицы. Их ширина, регулируемая специальными законами, порой служила мерилом социального статуса. У немцев по сей день сохранилось выражение, призванное ставить на место тех, кто занимает более низкое положение: Du bist nicht meine kragenweite («Твой воротник уже моего»). Отсюда также и широкая распространенность портретов XVI и XVII веков, на которых владетельные особы, мужчины и женщины, предстают, как выразился французский современник, в воротниках, «напоминающих органные трубы, искривленных или сморщенных, словно вилок капусты, и огромных, как крыло ветряной мельницы». Из величественных такие демонстрации часто превращались в смехотворные, причем на это начали обращать внимание задолго до нас. Еще в XVII веке насмешник изобразил одну даму завернутой в кружева так, что она «выглядела как индейка, которая чистит перышки и расправляет гребешок».