Несостоявшийся русский царь Карл Филипп, или Шведская интрига Смутного времени - Алексей Смирнов

Дольше мешкать в Ярославле не имело смысла. В августе ополчение выступило на Москву, сделав остановку у Троице-Сергиевского монастыря для торжественного богослужения у гроба преподобного Сергия. Войску важно было заручиться поддержкой Бога, и потому — в нарушение всех западных теорий о правилах построения армии в походе — впереди шло не боевое охранение, а монахи с хоругвями и церковными песнопениями.

Выкуривание из Кремля опытных бойцов-поляков было делом долгим и непредсказуемым, король Густав Адольф и его советники в любом случае получили еще несколько месяцев для размышлений. Делагарди отправил в августе своему монарху подробный отчет о проходивших в Ярославле переговорах, прося, чтобы Карл Филипп приехал на границу до наступления зимы, и уверяя в неизменном желании русских видеть его царем: «И князь Дмитрий Пожарский, равно как некоторые другие знатные бояре, написал мне особенно и доверительно, что знатнейшие бояре, которые теперь находятся по всей стране, все друг с другом соединились и согласились, что они не пожелают никакого другого Государя…»

Воин, привыкший к открытым сражениям, Делагарди понимал, что терпит поражение в бесшумной канцелярской битве, разыгрывавшейся в Стокгольме и шедшей по незнакомым ему правилам. Неужели в Швеции не понимают огромных перспектив, открывающихся в случае династического союза с Россией? Если у государственных мужей есть какие-либо аргументы, объясняющие задержку Карла Филиппа, то почему бы их не разъяснить? До Делагарди доходили слухи о том, что его враги в Швеции внушали королю, будто он вынудил Совет всей земли первого ополчения выбрать Карла Филиппа великим князем, но русские приняли свое решение совершенно добровольно! Возможно, королева-мать просто боится отпускать малолетнего сына в Россию, но ведь Карлу Филиппу пока нужно добраться только до Выборга, ему не придется покидать пределов королевства!

Может быть, полководец вспоминал себя в возрасте герцога, и в его душе невольно поднималось раздражение: его, сироту, родственники перебрасывали как мячик между Стокгольмом, Або и Ревелем, а Карла Филиппа оберегают даже от небольшого безопасного приключения. Отчаяние Делагарди прорывается в письме Акселю Оксеншерне, написанном одновременно с посланием Густаву Адольфу: «Его Королевское Высочество должно прибыть в Финляндию осенью, это легкое путешествие ЕКВ может совершить без всякой опасности для жизни, приняв и выиграв обширную страну, которую другие властители не могли взять с большой военной силой. Подобная возможность не всякий раз представляется. ЕКВ следует прибыть в Финляндию осенью или по крайней мере заблаговременно сообщить мне причины отсрочки, чтобы я был подготовлен и не был застигнут врасплох этим неустойчивым народом».

Действительно, с государственной точки зрения не было никакого риска в отъезде Карла Филиппа в Выборг. Даже в случае провала переговоров, сам факт прибытия герцога на границу наносил удар по польскому королю Сигизмунду и его сторонникам в России. Но «нет» королевы Кристины было непреодолимо. Ее приводила в ужас перспектива отправки сына на корабле в Финляндию, да еще в период страшных осенних штормов. В 1601 году в штормовом море едва не погибла вся семья герцога Карла, включая полугодовалого Карла Филиппа. Высокое семейство на двенадцати кораблях отбыло из Ревеля через Финский залив в Финляндию, но дистанция в какую-то сотню километров превратилась в ад. По свидетельству современника, «когда они вошли в финские шхеры, суда были затерты во льдах, не позволявших им продвигаться к берегу. Князь с четырьмя судами повернул в море. Восемь других кораблей пропали с людьми и всем, что на них было. Два суденышка три дня спустя вернулись, на них оставалась лишь половина народа. Куда подевались остальные, никто не знал». Парусник с семьей герцога спасся от гибели. 20 ноября в полной темноте судно, пробившись через льды, подошло к суше. Однако воспоминания об этом страшном путешествии заставили королеву отвергнуть всякие разговоры о поездке сына в Выборг. Он был еще слишком мал для таких испытаний!

Между тем события в России развивались по своему сценарию, в который никак не удавалось включить Карла Филиппа в качестве активного персонажа. Нижегородскому ополчению не удалось выйти в поход с избранным царем, но и казачье войско Заруцкого и Трубецкого также лишилось своего формального предводителя. Менее трех месяцев царствовал в казачьих подмосковных таборах призрак Дмитрия. В конце мая жители Пскова, доведенные до крайности бесчинствами Сидорки, компенсировавшего свои хронические военные неудачи постельными подвигами с женами и дочерьми подданных, решились на переворот. Бывший дьячок узнал об угрозе в последнюю минуту и, как гласит летопись, бежал из Пскова на неоседланном коне, забыв даже шапку. За ним была отправлена погоня, раненного стрелой царя схватили и, привязав к седлу железными путами, отправили под конвоем в подмосковные таборы. До Москвы «псковский царь» не доехал, его удавили казаки эскорта, накинув сзади веревку.

Вскоре после устранения с политической сцены Сидорки в Ярославль явились посланные Заруцкого и Трубецкого с предложением соединиться с нижегородским ополчением в борьбе с поляками. Казаки сообщали, что Марину и ее сына на царство они более не желают, а в своем недавнем выборе Дмитрия раскаиваются, с наивной простотой признав, что это был «прямой вор», не тот, который сидел в Тушине и в Калуге: «Мы про того вора сыскали и от него отстали, и крестным целованием меж собой укрепились, что нам тому вору не служити, и иного никакого вора не затевать, а выбрати на Московское Государство Государя, соединяясь всем Московским Государством».

Временное правительство согласилось принять помощь казаков, но провинциальное дворянство, составлявшее костяк сил Пожарского, все равно не испытывало к ним доверия. Передовым отрядам ополчения, пришедшим к Москве в первых числах августа, было приказано строить острожки отдельно от казачьих таборов и опасаться казаков так же, как и поляков. Заруцкий понимал, что над ним сгущаются тучи. В конце июня в Ярославле поймали двух казаков, неудачно покушавшихся на жизнь Пожарского. На допросе они показали, что были подосланы Заруцким. Когда основные силы ополчения подойдут к Москве, Заруцкому могли припомнить и организацию этого покушения, и смерть Прокопия Ляпунова. Растаяли надежды на возведение на трон сына Марины Мнишек — большинство казачьих атаманов стало склоняться к мысли, что эта карта отыграна и нужно искать другого кандидата. Нужно было начинать все сначала. И Заруцкий с двумя тысячами сторонников покинул лагерь, уйдя в Коломну, где ожидала развязки его любовница Марина Мнишек с «воренком». Затем за сыном царицы прислали астраханцы, и Заруцкий увел свою маленькую армию на юг, в Астрахань, надеясь вскоре вновь подняться на очередной волне Смуты. Но его звезда клонилась к закату. Заруцкого выдали царским войскам его товарищи-казаки, и Марина Мнишек в очередной раз стала вдовой. Ее невенчаного супруга в августе 1614 года посадили на кол в Москве. Еще бесчеловечнее обошлись с ее четырехлетним сыном, которого в столице называли «Ивашкой-Воренком». В октябре того же года ребенка обманом забрали у Марины, сидевшей в башне кремля в Коломне, и привезли в Москву.

Было холодно, ребенок мерз в одной рубашке, которая была на нем во время заточения в каменном мешке. Палач завернул дрожащего «воренка» в шубу и на руках отнес на Лобное место — традиционное место публичных казней, где он и был повешен. Вскоре ушла в мир иной и Марина — ее то ли отравили, то ли она покончила с собой, разбив голову о железные плиты камеры. По официальной версии «Маринка на Москве от болезни и тоски о своем выбледке умерла». Современники считали такую жестокость вполне оправданной — именем Марины и «воренка» уже были убиты тысячи людей, и потому следовало любой ценой избавиться от риска возобновления гражданской войны…