Беги, а то заколдую! - Ирина Котова

Вудхаус, кривясь и морщась от боли в намятых боках, подошел к кастету, поднял его и оглянулся в поисках Эбигейл. Она, сияющая, стояла рядом с родителями и энергично подзывала его рукой. Лерд Флоин был похож на плотоядного хищного скалозуба, готового перекусить претендента пополам, если он приблизится.

— Ну что, молодой Натис, — проревел он уныло. — Кто бы мог подумать… — тут в бок ему врезался локоть супруги, а в другой — дочери, и он поправился: — То есть, это, поздравляю! Ты-таки победил в испытаниях и сделал мне-таки смешно, но я даю согласие на то, чтобы ты ухаживал за моей дочерью следующий год! А теперь садись за стол, чтобы я мог смотреть на тебя без слёз и не думать, что где-то в нашем благословенном королевстве есть места, где гномов не докармливают!

С пытки гномским ужином Нату удалось сбежать, точнее, отползти только с помощью Эбигейл, уже когда ярко светила луна, а гости начали расходиться. Под пологом невидимости маги ушли в сад Вудхаусов.

Там так же лежала книжка на ветке и висел в воздухе кувшин с яблочным вином. Родители привыкли, что Нат может проспать в саду всю ночь.

— Спасибо, Белоручка, — прошептала невидимая Эби и вручила ему поросенка. — Благодаря тебе я минимум на год избавлена от женихов. Давай, клянись, что ты на мне женишься, если только я не верну слово.

Из дома Горни раздавался печальный марш в исполнении лерда Флоина. Затем и он затих — горе не иссякло, но силы покинули любящего отца.

— Не уверен, что могу говорить, — простонал Натаниэль. — Но клянусь, я на тебе женюсь, и не сделаю этого, только если ты вернешь мне слово.

— А я клянусь вернуть тебе обещание брака по первому требованию, — заключила Эби. Они от души пожали друг другу невидимые руки, и Вудхаус отправился домой: залечивать синяки и ссадины, дабы не объяснять родителям, откуда они у него появились, если он весь вечер на дереве медитировал.

Эбигейл тихонько, не сняв полог невидимости, возвращалась в свою комнату. По пути она заглянула в пиршественную залу — она была пуста, только на месте хозяина за укоротившимся столом сидел, пригорюнившись, папа, а мама сочувственно гладила его по мощному бицепсу.

— Нет, этот Натис, конечно, лучше, чем Вудхаус, — бурчал папа, — но ненамного. На лошадиный волосок! Не нужен нам такой жених! И ты заметила, дочка-то на него смотрела с симпатией. Приглянулся ей сморчок этот!

— Фло, ты сам это все устроил, — напомнила ему мама. — Теперь никуда не денешься, он победил в испытаниях, имеет право ухаживать…

— Ну это мы еще посмотрим, — папа Горни пьяно стукнул по столу кулаком, отчего на нем подпрыгнул одинокий кувшин и чаша. — Сколько их я убрал с дочкиного горизонта, — он изобразил, как щелчком пальцев сшибает с доски никчёмные фигурки. — Сколько их на мою девочку зубило точило за семь лет? А ничего, ни один к моей бусинке не приблизился! И этот, — он сдул с ладони невидимую пушинку, — недоученный в Чащу вернётся, не будь я Горни!

— Что значит убирал? — удивилась мама неприятным голосом.

— Что значит убирал? — вторила Эби, снимая полог и чувствуя, как в глазах начинают мелькать огненные круги, шагнула к родителям.

— Ничего, — заюлил папа, припёртый к стенке. — Оговорился я!

— Значит, это из-за тебя от меня парни сбегали, как от костолома? — угрожающе склонила голову Эби, как бодливая коза. — Что ты с ними делал?

— Да ничего я не де… — он осекся под выразительным взглядом жены, взявшей со стены украшавший залу бронзовый бюстик. — То есть чего я только ни делал! Мне твои кузены все докладывали, по форме — кто таков, каковы намерения, нравится тебе, не дай Пряха, или нет. А я уж того… оберегал тебя. Кому кошеля эрингов хватило, а с кем и по-отечески поговорить пришлось.

— Запугивал? — процедила Эби.

— Ну да, — сокрушенно вздохнул любящий отец. — И запугивал. Но я ж как лучше хотел, кубышечка! Они все были тебя недостойны!

— Не могу поверить! — возмутилась Горни. — Папа, я до сего момента думала, что проклята! Что от меня мужчины сбегают, потому что я им не нравлюсь! Что я вообще никому не нравлюсь! Да я даже не целовалась ни разу!

— Вот и славно! — обрадовался лерд Флоин. — И не надо тебе этой ерунды вовсе! Вот когда найдём тебе таки достойного…

Эби зарычала, сжав кулаки.

— Папа, я тебя очень люблю! Но это моя жизнь, и не смей жить ее за меня! Не смей! Я ведь так тебе доверяла, а ты, а ты… — она не договорила, от злости и бессилия топнула ногой.

Мама протянула руки, и Эби шагнула ей в объятья.

— Неужели ты меня любищь только тогда, когда я делаю то, что нравится тебе, пап? Учусь, где хочешь ты, вожусь с теми, кого одобряешь ты, люблю тех, кто нравится тебе?

— Ну что ты, бусинка моя, — пьяно разволновался лерд Флоин. — Я тебя всякой люблю! Просто папа знает, как лучше, добра тебе желает… ты же маленькая совсем еще, неопытная… Тебя каждый обидит! — и погрозил кулаком обидчикам.

— А у меня головы своей нет, только папина? Я за себя постоять не могу? — крикнула Эби от надежной груди леди Агнес. Выпрямилась. — Ну все, папа. Вот тебе слово Горни — еще раз замечу, что ты за меня решаешь, что мне делать, с кем мне быть — уеду на другой конец страны! Нет! К эльфам уеду, в Чащу, с Натисом! Без свадьбы!

— То есть пока ты этого делать не собираешься? — еще больше обрадовался папа, и Эбигейл, зарычав, вырвалась из материнских объятий.

— Все, папа, мы поссорились, и я ухожу в свой дом, где я сама себе хозяйка!

— Поесть с собой возьми! — крикнула ей в спину леди Агнес. — Там, в кухне, приготовлено!

Помощники придворного мага встретились ранним утром третьего после бала дня, перед восходом солнца (ибо днем нежить куда слабее, чем ночью), оба одетые по-походному, с рюкзаками-невесомками и оружием на поясе. «Что-что, а пара посеребренных кинжалов никогда лишними не будут, — говаривал папа Горни. — Важнее только не забыть сухпаек, дщерь».

Сухпаек Эби не забыла, да еще и в тройном размере взяла. На всякий случай.

Накануне они с Вудхаусом посетили мэтра Корнелиуса, который погонял их по заклинаниям против нежити, как на экзамене. А сейчас магов уже ждала группа стражников во главе с начальником полиции города. Полицейские должны были сопроводить их до ратуши и охранять все известные выходы из катакомб, дабы никакая потревоженная нежить не прорвалась наружу. Газетчиков о времени выхода группы не оповестили, отлавливая их по периметру, чтобы отчаянные акулы пера не сунулись вниз за горячим репортажем.