Директория. Колчак. Интервенты - Василий Болдырев

Чего они так беспокоятся?

Владивосток. 28 декабря

В первый раз сильнейший мороз с ветром. Приходил Родзянко опять с просьбой Нокса не уезжать. Этот неумный малый, заведывающий хозяйством англичан, в простоте душевной высказал, что «Нокс будет телеграфировать Жанену и что тот возьмет меня».

«Вы, П.П., видимо, не вполне отдаете себе отчет в ваших соображениях. Жанен никуда меня взять не может – я ревниво берег принцип Верховного главнокомандования и к иностранцам в подчинение не пойду».

Поехал проститься к Д.Л. Хорвату. Час был неприемный, но меня тотчас же попросили в его кабинет. Самочувствие в вагонах дальневосточной ставки среднее.

«Вы знаете, денег, привезенных из Америки, союзники не дают», – заметил Хорват, мудро поглаживая бороду. «У тебя-то, старина, и своих довольно», – невольно подумалось мне. Союзники – народ практичный и осведомленный. Они прекрасно знают, что золото, переданное Директорией Омску, ею не тратилось, и беспокоятся за его сохранность в Сибири.

Долго сидел Романовский, начинающий, по его словам, пессимистически смотреть на вещи.

«Кажется, мы напрасно поклонялись химере». Я не понял, что имел в виду генерал – монархизм, диктатуру или народ.

В его адрес американцы прислали 200 тысяч пар сапог и винтовки – это уже нечто.

В 12 часов перебрались с Гуковским на пароход Доброфлота «Симбирск». Проводы. Слова. Фотография. Тяжело. В 21/2 часа отвалили.

Прощай, родная земля! Еду в добровольное изгнание «для пользы» Родины. Горькая ирония судьбы! Отдыхать, когда безумно хочется работать и когда ясно сознаешь необходимость этой работы.

«Симбирск». 28 декабря

Только что покинули чудную бухту Золотой Рог. Какие естественные твердыни для ее защиты! Вправо живописный Русский остров, прикрывающий бухту с юга.

В открытом море начало покачивать. Кормовой ветер особенно неприятен.

Пил чай у капитана парохода. Качка не унимается, первое испытание выдержал. Ночью хуже: жара и соседство приемника беспроволочного телеграфа. Спал плохо. Почти тоска по родной земле и большой, так некстати оборвавшейся, работе.

«Симбирск». 29 декабря

Скучный, почти осенний день. Кормовая качка усиливается, делается крайне нудной, испытываю противное чувство какого-то особенно неприятного давления на мозг, тем не менее борюсь. Под руку с Ф.Д. Высоцким бегаем по палубе; крен иногда достигает 20–30 градусов, но движение и чистый морской воздух помогают бороться с приступами специальной на море болезни. Ф.Д. невосприимчив к качке и чувствует себя отлично. Но самый счастливый пассажир – это французский дипломатический курьер. Раньше, по-видимому, бравый солдат, а теперь веселый толстяк с зубочисткой за ухом. Ест, пьет и спит с нескрываемым удовольствием – счастливое олицетворение народа-победителя.

Кают-компания мало интересна. Средний стол – преимущественно русские, здесь же весельчак француз, сдружившийся с другим весьма тощим французом и еще более тощим англичанином и нашим отставным есаулом в штатском. Эта компания обильно пьет.

Напротив недавно перенесший тяжелую операцию коммерсант, с виду очень похожий на грека, в действительности Иванов из Москвы, богатый человек, имеющий большие дела в Японии.

Первому за столом подавали Ф.Д., как важному старому клиенту Добровольного флота, затем мне, сидевшему справа от капитана, и потом уже капитану – добродушному рязанцу.

Ни на английском, ни на американском корабле капитан своих прав на первенство за столом никому не уступает.

В углу – стол с англичанами. К ним примостился какой-то сильно европеизированный желтый.

В другом углу сидели японцы.

Большую заботу вызывали китайцы: свободные места были только около японцев, но оказывается, что они никогда не садятся с японцами и ненавидят друг друга самым искренним образом. Недаром мне кто-то передавал во Владивостоке вопрос китайцев: когда же мы будем гнать японцев? – они, китайцы, обязательно помогут нам.

Китайцы, все трое, – весьма безобразные с виду и очень чувствительные к качке. Они подсели к особому дамскому столу.

Дамы были в ужасе, тем не менее должны были переносить общество своих желтых кавалеров. Что сказали бы английские леди? Столы, впрочем, очень быстро опустели. Качка делала свое дело. Ночью почти никто не спал. Трепало отчаянно, да и душно было до невозможности, несмотря на открытые люки и снег на море, – топили немилосердно.

Цуруга. 30 декабря

Разбудили в 6 часов. «Симбирск» уже стоял на якоре в бухте Цуруга, ближайший к Владивостоку северный порт Японии. Кругом чудесные, несколько суровые горные виды. Перед глазами тонкая, мастерски сработанная гравюра.

Торопят на медицинский осмотр. Вскоре появляется японский врач и фельдшер. Осматривают по классам и больше по внешнему виду. Конечно, ряд недоразумений, путают фамилии, не могут всех собрать. Вообще, порядок не налажен, а наша публика слишком отвыкла от какой-либо дисциплины.

Третьеклассный осмотр особенно затянулся. Там какая-то резвая девочка все время убегала, за ней металась по палубе мать, ловили ее представители пароходной администрации, а шалунья все время пряталась и задерживала осмотр. Японцы добродушно улыбались, здесь, видимо, не принято сердиться на детей.

Привалили к пристани прямо у железнодорожного вокзала.

Процедура выдачи паспортов оказалась значительно сложнее медицинского осмотра и, во всяком случае, гораздо бестолковей. Администрации явилось слишком много; публику разбили «по языкам» и в конце концов все перепутали. Мой паспорт, подготовленный к выдаче в первую очередь, куда-то исчез. Все нервничали, так как все яснее становилось, что к 9-часовому экспрессу никто не поспеет. Придется тащиться целую ночь.

У стола, где говорили по-русски, моего паспорта не было. Говоривший с японским чиновником наш соотечественник никак не мог объяснить японской власти, что такое надворный советник. Власть начинала подозрительно коситься на смущенного соотечественника. Прошло добрых четверть часа – задача оставалась неразрешенной.

Рядом слышались вопросы, на которые потом пришлось отвечать и мне: кто ваша бабушка? какой она национальности? где живет? где вы были в таком-то году и чем занимались? Вопросам анкеты не предвиделось конца. Среди русских пассажиров большинство – евреи, это удваивало любознательность японских чиновников. Всего любопытнее то, что чем нетерпеливее делался пассажир, изведенный допросом, тем все любезнее и любезнее улыбался японец.

До отхода экспресса оставалось немного времени. Я пустил в ход бывшую у меня визитную карточку знакомого по Владивостоку японского офицера – желтые чиновники стали сговорчивее.