Катынский синдром в советско-польских и российско-польских отношениях - Валентина Парсаданова

В то время как администрация лагерей стремилась наладить в них более менее нормальную жизнь, проверяющие УПВ видели возможность избавить их от перегрузки, освободив, например, из Осташковского лагеря штатских лиц, «случайно попавших в число военнопленных» (запас полиции из рабочих и крестьян, ранее не служивших в полиции, рядовых пограничников, трудовую интеллигенцию, призванную на военную службу, студентов, сотрудников магистратов и т.п.){78}. Берия по получении таких предложений не принял позитивного решения. Он был озабочен, судя по директивам от 31 декабря, интенсификацией оперативно-чекистских разработок и вербовки агентуры, выявлением внелагерных связей пленных как внутри СССР, так и за границей, «известных им агентов бывшей польской разведки...»{79}.

1 февраля Берии шифровкой было доложено, что следствие окончено и начата отправка 6.050 дел на Особое совещание.

Руководство УПВ 20 февраля выступило с предложением о разгрузке Козельского и Старобельского лагерей, считая целесообразным распустить по домам стариков, больных и инвалидов в количестве около 300 чел., офицеров запаса из присоединенных областей, на которых нет компрометирующего материала, — в мирное время агрономов, врачей, учителей, инженеров и техников, всего около 400—500 чел. Любопытно, что в УПВ полагали, что в результате проведенной селекции для рассмотрения на ОСО следовало бы выделить 400 дел на «контрреволюционный элемент» и провести следствие в НКВД Украины и Белоруссии, в случае невозможности сосредоточить их в Осташковском лагере, где и провести следствие. Однако ведомственная мысль продолжала работать в другом направлении. Еще 20 января в связи с «социальным заказом» председатель военной коллегии Верховного Суда СССР В.В. Ульрих и исполняющий обязанности Главного военного прокурора СССР Н.П. Афанасьев выдали распоряжение, устанавливающее подсудность дел военнопленных Военному трибуналу войск НКВД, поручающее «в полной мере» надзор за следствием военному прокурору войск НКВД, а следствие по этим делам — лагерной администрации. Тем самым устанавливалась еще более упрощенная ведомственная процедура репрессивных действий. Это стимулировало новое ускорение оборотов машины лагерного следствия, циркулирование пленных между лагерями, управлениями НКВД и тюрьмами.

Одновременно НКВД запланировал и реализовал очередную массовую акцию на инкорпорированных территориях{80}.

Ломка социальной и национальной структур на инкорпорированных территориях, «зачистка» городского и сельского населения осуществлялись «единым умыслом» и непрерывно, операция за операцией, этап за этапом. За совершенно секретным, «особым» протоколом с решением Политбюро провести по предложению НКВД арест всех выявленных офицеров от 3 декабря 1939 г. уже 4 декабря последовало решение о депортации на лесоповал Северов, в распоряжение Наркомлеса, части сельского, в основном польского, населения — осадников. Это были демобилизованные после войны 1919—1920 гг. солдаты, получившие по земельной реформе за низкую плату землю на западно-украинских и западно-белорусских территориях. Им было разрешено иметь оружие, и они были опорой власти, почти не интегрируясь в окружающую среду, создавая почву для социально-этнических конфликтов, особенно в Украине. Нападки на осадников и требование их выселения появились уже в октябре на заседаниях Народных собраний. В Украине их инициировал Н.С. Хрущев, тогда член Политбюро ЦК ВКП(б) и первый секретарь ЦК КП(б)У. За кампанией против осадников как одним из кульминационных мероприятий экспорта революции на западных границах СССР внимательно следил Сталин, дважды, 9 и 25 декабря, дававший Берии указания по этому вопросу, претворившиеся в приказы от 19-го и 25-го.

Во исполнение решения Политбюро от 4 декабря на следующий же день, 5 декабря, было принято соответствующее постановление СНК СССР. Переселение проводилось согласно положению о спецпоселках и трудовом устройстве осадников. Инструкция о порядке переселения была утверждена Берией 29 декабря, то есть после обсуждения проблемы со Сталиным и одновременно с решением об ускорении рассмотрения следственных дел на военнопленных. Срок же окончания выселений был установлен на 15 февраля, когда форсировалось составление «контрольных справок» на пленных, предваряющее окончательное решение их судьбы.

Ссылка и принудительный труд были в СССР карой, предусмотренной Уголовным кодексом. К концу 30-х годов они применялись уже вне уголовного права и носили характер не только политических, классовых репрессий в отношении «социально опасных и нежелательных групп населения», но начали приобретать национальную окраску. Именно национальный оттенок приняло выселение осадников.

Достаточно устоявшиеся, длительные традиции межэтнического сосуществования, чувство общности истории и социального порядка, умение находить способы разрешения конфликтов в условиях совместного функционирования в рамках единого административно-хозяйственного организма были наработаны благодаря устоявшимся локальным связям и исторически обусловленному сожительству этнических групп. Межэтническая интеграция была особенно развита в Западной Белоруссии. На обеих территориях ситуация была осложнена классовыми антагонизмами в специфических условиях: угнетающая нация одновременно была носителем классового угнетения, классовая дифференциация накладывалась на подспудные конфликты, трактуемые в конфессиональных и этнических категориях. Существовала некая социокультурная дистанция между разными группами населения. Однако преобладали позитивные элементы отношений национальных меньшинств, поэтому понадобились весьма энергичные, политически подогреваемые, специально разжигаемые действия, направленные на обострение межнациональных отношений, на достижение большего дисбаланса в контактах нацменьшинств — усиливаемая реактивность населения, целенаправленная антагонизация, ускоряемая дезинтеграция и разрыв вековых связей. Искусственная унификация этнической структуры региона, проводимая жесткими, противозаконными и строго засекреченными методами, несла с собой множество трагедий для населения.

Акция, которая должна была проводиться по БССР и УССР одновременно, намечалась на 10 февраля. До этого момента соблюдалась строжайшая конспирация, под благовидным предлогом (инвентаризации хозяйств и т.п.) составлялся полный список осадников и членов их семей. Подлинные мотивы этого разглашать категорически запрещалось.

О списках, сроках, методах и т.д. сообщалось только первым секретарям обкомов. Руководители республиканского аппарата НКВД получали в помощь партийный и комсомольский актив и представителей местной администрации. В Западной Белоруссии, например, было создано 37 оперативных участков и 4.005 троек, подкрепленных из восточных районов представителями областных инстанций в количестве 2.289 чел., 6.718 красноармейцев и милиционеров, а из западных районов — 4.632 представителями руководства НКВД, милиции и ВКП(б), 15.225 рабочими. Их прибытие на места предписывалось обставить так, чтобы гарантировать полнейшую конспирацию и ничем не обнаружить планируемую акцию, а при проведении инструктажей «проявить особую бдительность», дабы не было проявлений сочувствия — для чего более чем 50 тыс. чел объявлялись «врагами народа» — и случаев бегства, в том числе женщин и детей{81}.