Лиходолье - Елена Самойлова

Мы покатились по жесткой траве, смели котелок, стоявший рядом с телегой, что-то острое больно впилось под ребра в бок.

Да что же… не поможет никто?

Я ощутила жар костра совсем близко, рывком перевернулась, увлекая гладу за собой, и с размаху вдавила истошно вопящую нежить прямиком в полыхающие ветки, в багряные, легко сминающиеся угли. В лицо мне полетел сноп искр, нежить мгновенно загорелась, как соломенная кукла, но все продолжала молотить в воздухе руками, извиваться и пытаться вырваться. Висок обожгло болью – глада все-таки дотянулась, и распоротая надвое шелковая повязка соскользнула по лицу и упала в разгорающееся пламя.

Хватит.

Рука, покрытая золотой чешуей, пробивает грудь нежити так легко, будто бы та была сделана из тонкой бересты. Красноватое пламешко гаснет в моих пальцах, и глада мгновенно рассыпается подо мной облаком жирного черного пепла, которое окутывает меня со всех сторон, заставляя расчихаться и раскашляться, уткнувшись лицом в уцелевший, провонявший дымом изодранный рукав рубашки.

От криков нежити все еще звенело в ушах, а когда я все же прочихалась и подняла голову, то поняла, почему в лагере до сих пор стояла такая тишина.

Люди, с которыми я еще утром делила пищу у общего костра, чьим не самым смешным шуткам улыбалась и с кем делилась опасениями по поводу предстоящей дороги, – все они смотрели на меня с плохо скрываемым отвращением, презрением и подступающим страхом. Я смотрела на ореолы, из глубин которых поднималось фиолетовое сияние, тронутое по краям чернотой, и внезапно осознала, что эти – не отпустят. Не вспомнят о том, что я их только что защитила от хищной нежити, возненавидят только за то, что я скрыла от них яркие золотые глаза и нечеловечью природу. Осудят не за поступки, а за чешую на руках, которая блестела в свете разворошенного костра ярче полновесных золотых монет.

Искра оказался рядом со мной так быстро, что никто даже опомниться не успел. Молча вздернул меня с колен, сунул в руку оброненный посох, задвинул себе за спину и с тихим шорохом вытянул меч из ножен. Ярость дрожала внутри него тугим клубком, и если эти люди не дадут нам уйти без боя, если хоть один болт сорвется с направленного в нашу сторону арбалета, то живых людей в этом лагере уже не останется. Харлекин положит всех, и даже я не смогу ему помешать, не смогу остановить, а все потому, что буду сама считать такой ответ справедливым.

Напряженную тишину разорвал нестройный хор голосов, раздающихся, как мне показалось, со всех сторон. Я обернулась – из тьмы лиходольской степи к кругу приближались опутанные алой паутиной силуэты. Не один и не два, а десятки «огоньков», которые с каждой секундой становились все ближе и ближе.

– Вам не меня бояться сейчас надо, – усмехнулась я, поудобнее перехватывая посох, обходя Искру и наклоняясь, чтобы вытащить из костра горящую головню. – А тех, кто собрался на вопли глады. Есть смельчаки, чтобы попробовать их отогнать?

Тишина. Недоумение, непонимание, беспокойство в чужих глазах.

– Ну, как хотите. Там, похоже, очень разношерстная компания собралась. Всех круг может и не удержать.

С этими словами я перешагнула через размахрившуюся веревку, с головой окунувшись в студеную, ставшую беззвучной лиходольскую ночь…

Люди.

Раньше это слово обозначало для Искры лишь желанную добычу, легкую, не слишком хитрую и опасную, только когда она вооружена тонкими узорчатыми свирельками. Теперь же приходилось с ними считаться, потому что его Змейка считала, что этих существ зачем-то надо не просто оберегать, но еще и успокаивать, искать слова утешения. Для чего? Для того чтобы эти создания, едва завидев блеск золотых змеиных глаз, тотчас забывали обо всем том, что она для них сделала, и были готовы поднять шассу на колья и бросить в огонь?

Глупо. Ее табор ушел по колдовской дороге, она сама сменила облик, но все равно осталась той же ромалийской лирхой, которая безоглядно бросается защищать тех, кто выплевывает ей в спину проклятья и совершенно не ценит ее усилий. Это злило. Это вызывало лютую, едва сдерживаемую ненависть ко всем тем, кто копошился рядом с его Змейкой и кому она улыбалась, несмотря ни на что. И вот сегодня, в эту лиходольскую ночь, наконец-то случилось то, чего харлекин ждал с момента отбытия каравана из Черноречья: Змейка показала всем и свои чудесные глаза цвета расплавленного золота, и крепкую чешую, и коготки, которыми она играючи вспорола грудь нежити, к которой людишки боялись даже приблизиться, чтобы не стать «мечеными». И результат был предсказуем.

Искра даже порадовался, что не успел расседлать коня из-за этой возни с веревочным кругом – значит, даже если придется прорываться с боем, это будет сделать легче. Охранители каравана неплохо вооружены – это он успел рассмотреть, пока ходил с ними в дозор, пока высиживал свою смену у костра, – но они совершенно не готовы к тому, что рядом с ними внезапно окажется бронированное чудовище, остановить которое способен только дудочник. Их арбалеты слишком малы, а болты слишком легкие, чтобы пробить железную броню харлекина, ни у кого из охранителей нет достаточно тяжелого топора на длинной ручке или меча, чтобы дотянуться до уязвимых мест на теле Искры. Если они сделают хоть одну попытку напасть…

Право слово, Искра бы этого очень хотел.

Потому что тогда можно было бы с чистой совестью перебить их всех. Всех, кто держал оружие и пытался бы обороняться, – и Змейка не стала бы впоследствии обвинять его в излишней кровожадности. И отталкивать бы не стала, позволяя находиться рядом. Очень близко. Так, как она позволяла, засыпая рядом с ним у костра, тихонько, почти неслышно отзываясь на каждое его изучающее прикосновение.

Приближающуюся из темноты лиходольской ночи беду он услышал несколько раньше, чем шасса, прячущаяся за его спиной от недоумевающих, испуганных, ненавидящих людских взглядов. Услышал – и медленно опустил меч. С тем, что стекалось к лагерю из степи, в человечьем виде ему не справиться – слишком непрочная кожа, слишком медленное, неповоротливое тело, слишком узкое восприятие.

– Есть смельчаки, чтобы попробовать их отогнать?

Харлекин с изумлением посмотрел на девушку, которая спокойно вытаскивала из костра горящую ветку для того, чтобы поднять повыше над головой этот трескучий, плюющийся искрами факел. Неужели она не видит, что стекается к лагерю из темноты?!

Недолгий, мимолетный взгляд золотых змеиных глаз, мягко сияющих в тусклом оранжевом свете разворошенного костра на измазанном жирной черной сажей лице. Видит. И понимает. Но почему-то не может удержаться от геройствования. Чем Змейке эта дрянь настолько мешает, что она стремится уничтожить ее всюду, где только увидит?

Шасса опустила пылающую ветку пониже, отведя руку в сторону, и перешагнула через веревку, разом погрузившись в густые лиходольские сумерки.

В груди слева ощутимо кольнуло, словно управляющий блок чуть-чуть сместился или изменил форму, задев болевую точку. Там, за обережным кругом, в сплошной тьме затанцевало рыжее пламя, закружилось, выписывая причудливые восьмерки, круги и узоры, и в этом неверном, кажущемся невероятным посреди лиходольской ночи свете мелькала то золотая чешуя на тонких руках, то край когда-то белой рубашки, то длинные косички. Каждое движение, каждый шаг Змейки как вспышка, а танец завлекал, гипнотизировал, отбирал волю, притягивал к себе внимание…