Ярополк - Владислав Бахревский

Наблюдавший за торгом Дукака, сотник у черных хазар, не стал искушать свое счастье, назвал тройную цену и вонзил меч перед Золотой Косой.

– Моя!

– Что шумишь? – сказал хитроумный купец Фарнак. – Давай деньги, забирай товар.

Дукака послал своего сына, и тот принес деньги, три волчьих шубы и всю дорогую посуду, какая нашлась в доме. Оказалось – мало. Над карахазаром стали смеяться алхазары. И Дукака сам пошел домой. Привел трех дочерей, юных и нежных.

– Довольно будет с тебя? – спросил Фарнака.

Фарнак подумал и вернул Дукаке одну шубу.

Продавать родных детей у черных хазар – за обычай, но чтоб разорить дом и семью ради рабыни – то было диво. Но Дукака не горевал:

– Мой дом – шатер. Жены родят девок, овцы родят ягнят, меч добудет казну.

Накинул на плечи Золотой Косы волчью шубу и увел с торжища. А конца ему не было.

На другой день пригнали полон печенеги: угров, болгар, но более всего полян, древлян, угличей, волынян…

Продавали дикарски. Хватали рабынь за груди:

– Во какие!

Раздвигали лапами влагалища:

– Кому – маленькая? Кому – большая?

Навзрыд расплакался Баян. Ведь так же вот ругались над его матушкой. Ведь над всем славянским именем ругаются.

– Догода! – шепнул Баян старому витязю. – Догода! Кто же защитит славян от волков? Сварог, где ты! Порази наших врагов! Защити землю матушки моей!

Ночью сон не шел. Баян вспомнил огромные глаза Спаса в Ольгиной церкви. Взмолился:

– Бог! Помоги славянам! Помоги Русской земле!

Голова без сна уж такая тяжелая – шея не держит, но заснуть не дает тупая, безнадежная мысль: «С какой стороны? Когда явится спаситель Русской земли?»

Синеглазка смотрела на него с укором… А потом Благомир пришел, сел в изголовье, а сказать – ничего не сказал.

Все мирские дела князь Святослав забросил: придет Ольга – сделает лучше, чем он. Готовил войско к походу. Скликал охочих до славы людей со всех русских земель. Смотрел, чтоб воеводы всякого воина учили на совесть: копьем колоть, мечом рубить, щитом закрываться. Чтоб не хуже гридней знали все хитрости и уловки. В делах забыл дни считать. Грянул на него праздник Купалы – самой короткой ночи, самого долгого дня – нежданной радостью.

В великокняжеском звании Святослав встречал купальские тайности впервые. Подумал-подумал и еще затемно в платье простолюдина закатился на днепровские берега, Купалу славить.

В Купалу имен не спрашивают.

Мужики и бабы по лесам аукаются, купальские веники ломают: ветку из смородины – для духмяности, из калины, из рябины – чтоб был разлапистый, липовая с листами ласковыми, прилипчивыми, ивовая – чтоб ожгло так ожгло, дубовая – тяжелая – пар нагонять.

Незамужние девы с утра, по холодку, искали в лугах да в рощах двенадцать заветных трав, чтоб навеяли ночью честный сон про суженого-ряженого.

Девчатки да ребятки – поросль быстроногая – в горелки носились, как стрижи, кричали, верещали тоже по-стрижиному:

Гори-гори ясно, чтобы не погасло!

Держал свой путь Святослав в вишневый ложок и не ошибся. Травы здесь росли колкие, зеленым-зелены – баловни утренних рос. Раздвинул Святослав тяжелые от ягод ветки, а на траве-мураве не белая лебедь, на жемчужной на росе – не белорыбица да и не русалка. Какая русалка, когда вместо хвоста – ножки белые, пятки розовые. Девица по травке покатывалась, отрясала на высокую грудь жемчуга с пахучего донника.

Знал Святослав, чего искал в вишневом логу, а дух все равно захватило. Дух-то и у девицы ягоды на груди вспупырил. Застонала от ужаса, от стыда, от потаенного ожидания.

Ой, роса купальская, пьяная, жгучая! Кропил Купала двоих как единое, осыпал жемчугами-алмазами, и был тот грех – не в грех, Купале дань.

Расставаясь, умылись росой, брызнули друг другу в глаза и разошлись. Святослав поспешил в лес бродить по папоротникам.

Подстеречь расцветший цветок ходил он раз в жизни, перед тем как Ярополку родиться. Просидел ночь напролет – не зацвел папоротник. Сказка есть сказка, но любил Святослав это дивное растение. А еще любил на мхах лежать, на небо глядеть.

Забрел он на ловище к охотнику. Охотник князя узнал, попотчевал бобровым хвостом.

– Нежити, что ли, боишься? – спросил Святослав, удивляясь обилию крапивы и колючего шиповника и у дверей, и на окнах, на крыльце, на трубе.

– Как не бояться? Купала.

– Купала, – согласился князь, зевая. – Где бы мне поспать, чтоб ни ведьмы, ни мухи не тревожили.

– Хочешь, на сеновал ступай, хочешь, в баню.

Святослав пошел на сеновал и так заспался, что охотник его поднял:

– Солнце садится: нехорошо спать на закате.

Напился Святослав квасу на дорожку, принял липовый посошок.

– Впереди себя палку ставь, – посоветовал лесной человек. – На Купалу у медянок глаза открываются. Весь год смирнее да безобиднее нет, чем медянка, а на Купалу жалят до смерти.

Обменялся князь с охотником шапками и пошел через лес к Днепру, где уже были изготовлены купальские костры. Медянок не встретилось, ни ведьм, ни русалок.

Веселая тропинка вывела к ниве, уже и Днепр был виден, но пришлось отступить в лес. Хозяин катался по краю своего поля, задабривая Купалу и духов земли, мял малую пшеницу, чтоб не помяло большую.

Святослав хотел уж было выйти из укрытия, но вдруг увидел скачущих через хлеба двух всадников. Крестьянина схватили, погнали, осыпая плетьми, к странному шествию.

Чтобы лучше видеть, князь забрался на дерево. Сотни две христиан, сотня варягов. Кресты, деревянная, раскрашенная статуя Богородицы, повозка с Распятием. В повозке – епископ Адальберт! К нему-то и притащили крестьянина. Суд епископа был коротким: бедного язычника подняли на помост, устроенный на другой повозке, привязали к столбу. Стегали розгами.

«Вон как они к Христу приучают!» Святослав быстро спустился на землю.

…До княжеского двора – далеко. Постоял, подумал и пошел, обходя христианских ревнителей, к Днепру.

Появлению Адальберта на поле не удивился. Епископ родом чех, чешское имя его Войтех, знает обычаи.

Заря раскалила тучи как угли. Огонь клубился по краю неба, и навстречу этому небесному огню тянулись белыми высокими языками купальские костры. В огонь клали не что попадя, а такое дерево, такие травы, чтоб горели не чадя, светлыми пламенами.

Люди еще только стекались к кострам. Женщины несли рубахи больных, бросали в огонь, сжигая болезни и напасти.

Визжа, как стрижи, девицы гонялись за подругами и парнями, опрокидывая на сухих новичков корчаги, а то и бадьи с водой.