Ярополк - Владислав Бахревский

– Все! – сказала Серехан, срывая с рук змей. – Великая царица, ты спасена!

Торахан выглядела здоровой, веселой. Столбы, жаровни, курицу с цыплятами унесли, пол вытерли.

– Душа моя излечилась, – сказала Торахан. – Я это чувствую. Вот кто бы тело избавил от свербенья.

– Дозволь посмотреть на твою болезнь, – сказала Власта из толпы придворных.

Тотчас двое служанок закрыли царицу занавесью. Власта осмотрела больную. У Торахан на руках и на ногах были застарелые лишаи.

– Это от какого-то зверя, – определила Власта. – За одно лечение избавлю от зуда, за шесть – пропадут. Но чтобы болезнь не повторилась, нужно двенадцать пользований.

– Лечи! – согласилась Торахан.

– Надобно собрать травы, изготовить снадобье.

– Так собирай, изготовляй!

– Но я – рабыня твоего повара.

– То – в прошлом. Повару за тебя заплачено.

Занавес убрали, и Торахан вспомнила о Баяне.

– Испытание твое было жестоким, но тебя хранит Бог. Я решила дать тебе в награду дом и рабыню, чтоб смотрела за домом. Твоей рабыней будет она.

И показала на Власту.

– Матушка?! – изумился Баян, но к нему подошли евнухи:

– Дозволенное время видеть повелительницу повелителей истекло.

Его тотчас повели смотреть дом, стоявший возле стены царицыного города. Дом был совсем крошечный, но с садом. Евнухи ввели хозяина в светелку и оставили.

Ни лавок, ни стола… Кошма на полу. Баян сел, не зная, что и думать.

И тут вошла Власта.

– Мама! – выдохнул Баян и припал к ее ногам.

Им не дали и слова сказать. Явились служанки, расстелили достархан. Подали горячий каймак[45], плов из курицы и тыквы. Сказали улыбаясь:

– От великой царицы ее любимая еда, с тайною.

Баян вдруг понял: нестерпимо хочется пить. Потянулся налить каймаку, но матушка опередила, наполнила пиалу.

Каймак был вкусный, приятно горчил.

– Плов я не хочу, – поморщился Баян. – С тыквой.

– Ты поешь. Плов с тыквой – любимое кушанье у хазар.

– Не хочу, – Баян замотал головой.

– А я поем, – сказала Власта, и голос у нее дрожал. – Я – голодна.

– Но ты была рабыней повара!

– Наш повар похваляется, что его рабы самые голодные в Хазарии.

Власта горсточки брала крошечные, но рука так и мелькала.

– Никогда такого плова не ела, – говорила она. – Ешь, а то мне стыдно. Я не могу остановиться…

Баян взял горсточку плова и почувствовал что-то тяжелое.

– Ты что?! – забеспокоилась Власта.

– Камень! – Баян сплюнул в ладонь.

– Бирюза! – сказала Власта. – Это тебе от Торахан. Она поднесла шаманке блюдо, где жемчуга было больше, чем риса.

– Торахан – злая, – прошептал Баян. – Она – злая.

Слезы текли неудержимо, обильно.

– Баян, сыночек!

– Ты – ешь, – сказал он. – Ты ешь, а я поплачу. Дай мне поплакать. Я последний раз плакал, когда меня увозил Благомир.

И плакал, плакал. Смеялся через слезы и опять плакал. А Власта ела, мешая плов со своими слезами.

Судьба!

А поговорить им не пришлось. Явились посланцы от кагана: Баян был нужен во дворце владыки мира.

Великий город Итиль стал как муравейник. Всполошились в одночасье и Ханбалык, и Сарашен, и город царицы, и город кагана. Пришло время летней кочевки.

Радовались хазары: кочевка для них праздник жизни, радовались остающиеся в городе – можно будет своей волей пожить. Радовались животные – их ожидали травы, травы, травы. Радовались рабы. В степи работой не уморят.

В пути каган ночевал и отдыхал в шатрах. Шатры ставили заранее. Один для обеда и для полуденного сна, другой для ночевки.

Рядом с каганом оставались только телохранители, постельники, повара, музыканты да Баян.

В первое утро каган Иосиф, послушав восемнадцатый псалом, радостно пропел строку:

– «День дню передает речь, и ночь ночи открывает знание…» Как мудро, как прекрасно! А про солнце-то, про солнце! «Оно выходит, как жених из брачного чертога своего, радуется, как исполин, пробежать поприще: от края небес исход его, и шествие его до края их, и ничто не укрыто от теплоты его». Пошли, мой псалмопевец, поглядим на это дивное хождение.

Шатер кагана стоял в изумрудном урочище. По широкой впадине бежало несколько ручьев, щедро поивших землю. Над урочищем, как ресницы, стояли сосны с обеих сторон. Паслись табуны коней, резвились ласковые жеребята…

В урочище стояли три дня. Потом откочевали в степь. Цвели огромные колючки, степь была серебристой от полыни. Трава кололась, но кони и овцы находили ее съедобной.

– Сегодня ночью я буду пастухом, – сказал каган Баяну. – Не хочешь ли стать моим подпаском?

– Хочу, повелитель!

Отара была на водопое, когда Иосиф и Баян, одетые в высокие сапоги, в серые длинные рубахи до щиколоток, приехали к чабанам.

Баян сделал для себя открытие: овцы совсем не бестолковые, как о них говорят.

Они подходили к длинному корыту строго в очередь. Воду подавали из колодца колесом, которое вращали кони с завязанными глазами.

Напившись, животные, влача огромные курдюки, возвращались к отаре и стояли, как воины, ожидая приказа. Это был настоящий строй.

Чабаны нагрузили двух верблюдов дровами, водой, сами сели на осликов и уехали в степь.

Иосиф и Баян остались с овцами наедине.

Огромное солнце замерло над землей, чтоб посмотреть напоследок, какой путь одолело за день, что совершилось хорошо, а что так и не успело произойти…

Последняя чреда овец напилась, и отара, никем не погоняемая, но ведомая умным козлом, тронулась в путь. Тотчас поднялись собаки. Строгая колонна отары, выйдя на пастбище, рассыпалась вольно, но разбредаться поодиночке собаки овцам не позволяли.

У Иосифа в руках был высокий посох, а у Баяна – дудочка из ивы, чабаны подарили.

Иосиф время от времени останавливался, опираясь на посох, и озирал небо и землю. Потом вдохновенно шагал, догоняя отару, высокий, седовласый. Лицо, посеребренное вечерним светом, было такое прекрасное, такое вечное!

Еще засветло перебрели мелкий, но широкий ручей.

Иосиф остановился на середине.

– В стране обетованной, Ханаанской, есть хрустальная река Иордан, – сказал он, положив руку на плечо Баяна. – Я никогда не был в благословенной Богом земле, но, как этот вот ручей, ясно вижу пресветлые струи Иордана. Вижу священников с ковчегом завета посредине реки, вижу стену воды, вставшую до города Адама, и другую часть воды, ушедшую из-под ног евреев в Соленое море. Это чудо Господь Бог совершил, возвеличивая Иисуса Навина[46].