Полночные близнецы - Холли Рейс

– Мы кое-что нашли в маминых записях, – осторожно говорю я. – Она пишет, что была вором и убийцей… или могла стать. Вы знаете, сэр, почему она так написала?

Лицо лорда Элленби затуманивается.

– Она не была убийцей. Никто из нас не был.

– Я не имела в виду…

– Во время нашего патрулирования умер сновидец, – продолжает он. – Ужасно, но это был всего лишь несчастный случай. Уна потом получила взыскание за это, но, на мой взгляд, это было несправедливо. Такое случается иногда, и нам всем приходится жить с чувством вины.

Я замечаю, что он не объяснил ничего насчет воровства, но по его тону понятно, что дальнейшие вопросы недопустимы. Мы уже почти доехали до замка, и мое прежнее легкое настроение теперь окончательно задавлено. Когда перед нами встают башни Тинтагеля, лорд Элленби извиняется и обгоняет меня, чтобы присоединиться к Райфу во главе патруля.

В последующие недели у меня нет времени на то, чтобы как следует обдумать разговор с лордом Элленби, потому что до Остары остается всего несколько месяцев и теперь меня и Олли просят являться в Аннун раньше, чтобы попрактиковаться в Иммрале до начала уроков. Нам с Олли приходится изобретать предлоги, чтобы улечься в постель всего через несколько часов после возвращения из школы. Папа уже начинает поговаривать о том, чтобы показать нас врачу, выяснить, не страдаем ли мы переутомлением, и расстраивается, когда мы с братом в один голос заявляем, что с нами все в полном порядке. Эти несколько часов каждую ночь весьма существенны, потому что, хотя я и знаю теперь, как использовать Иммрал, я продвигаюсь вперед медленно. Мои поездки с бедеверами дают понять, какая скорость мне необходима, чтобы разрушать кошмары, но мне по-прежнему требуется масса времени, чтобы погрузиться в правильное состояние сознания. Я знаю, все надеются, что мы с Олли сможем помочь танам отбить любую атаку Мидраута лучше, чем это было пятнадцать лет назад. Дополнительные укрепления, возведенные после открытия в театре «Глобус», теперь кажутся мне нормальными, и по мере того, как по всему Аннуну обнаруживаются новые календы, возле них просто устанавливают охрану и больше об этом не говорят. Подобный профессионализм как бы противопоставляется тому факту, что сила Мидраута полностью восстановилась, – насколько нам известно, он единственный из живущих, кто обладает способностью сооружать такое количество календ.

Потом в одну из ночей мы останавливаемся во время тренировки в саду, прислушиваясь к крикам харкеров на сторожевой башне. По подъемному мосту бегут вразброд несколько рыцарей-дагонетов. Каждый несет какой-то сверток. Мы с Рамешем переглядываемся перед тем, как поспешить следом за остальными, узнать, что происходит. Когда я подхожу ближе, я понимаю, что эти свертки – на самом деле сновидцы. Некоторые из них так юны, что, похоже, в Итхре едва научились ходить. Самый старший крепко держит трость.

– Что с ними случилось? – спрашивает Рамеш.

Я вытягиваю шею, чтобы рассмотреть, есть ли на них раны. В редких случаях сновидцы попадают в Тинтагель после особенно жутких кошмаров, и тогда их лечат, чтобы раны не имели слишком тяжелых последствий в Итхре, – но я никогда не видела, чтобы пострадавших приносили разом в таком количестве. Потом я замечаю лицо одного из сновидцев – и отшатываюсь. Потому что там, где должен быть рот, видна только кожа.

Аптекари несутся вниз по ступеням навстречу дагонетам, забирают у них сновидцев и быстро уносят в госпитальное крыло. Потом одна из самых юных, одна из немногих, у кого еще остались рты, начинает кричать. И из ее разинутого рта хлещет кровь.

– Он отрезал ей язык, – говорит Феба, отворачиваясь.

Она бледна как мел.

– Кто?

– Мидраут, – шепчет она. – Я слышала, как один из рыцарей говорил аптекарям.

– Но… но зачем ему это делать? – бормочет Рамеш.

Он выглядит таким же потерянным, как я.

– Чтобы забрать их голоса, – говорит за нашими спинами Олли. – Он ведь именно этим занимается, так? Когда ты наблюдаешь за ним в Итхре. Он заставляет умолкнуть каждого, кто ему мешает.

В ту ночь тех, кто не пострадал слишком сильно, не допускают в госпиталь, аптекари трудятся, чтобы восстановить языки и рты сновидцев. Толпа танов бродит снаружи, горя желанием помочь, а еще сильнее – жаждая новостей. В какой-то момент зовут венеуров, чтобы они заставили морриганов устранить воспоминания сновидцев о пытках Мидраута. К тому времени, когда сновидцы просыпаются, исцелены лишь немногие из них. Я не топчусь среди тех, кто ждет снаружи, но отправляюсь в конюшни; когда дверь открывается, замечаю какую-то старуху с тростью. Ее губы на месте, но они с тем же успехом могли быть нарисованными, потому что она не в состоянии шевелить ими.

– Непохоже на то, чтобы в Итхре что-то изменилось, – позже говорит нам Наташа, пытаясь успокоить расстроенную Фебу. – Это же все только в голове, правда?

– Но кое-что все же изменится, разве нет? – возражает Феба. – Мы ведь знаем, что он делает. Он забирает у них голоса.

У меня вдруг возникает чувство, что на меня напали. Это ведь моя сила – то, что способно сотворить такое с людьми, – и она же может заставить их молчать в Итхре или делать неспособными сформировать собственное мнение. Мне хочется сказать Фебе, что не все иммралы такие – я не такая, – но я не знаю, как это выразить, чтобы все не обернулось против меня.

Но притом, что многие таны становятся робкими и испуганными при напоминании об угрозе Мидраута, меня это взвинчивает. Я задерживаюсь в Тинтагеле еще долго после того, как прибывает дневная смена танов, и возвращаюсь в Итхр, едва имея время на то, чтобы принять душ, схватить сумку и побежать на станцию. В выходные некоторые из моих друзей-рыцарей тоже предлагают задержаться и помочь мне в тренировках. Феба со смехом уговаривает меня сделать ее высокой, как дерево. Райф бросает в меня мячи для крикета, а я должна отбивать их, превращая в инспайров до того, как они в меня попадут. Рамеш что-то ободряюще болтает, когда я с помощью Иммрала выдергиваю из земли старый дуб, а потом снова сажаю его на место. Земля трещит от энергии инспайра, когда корни находят свое привычное место.

Что-то мешает мне сказать, чего мне стоит использование моей силы. Это было бы признанием слабости и доказало бы правоту Олли, а ни то ни другое меня не устраивает. Да и в любом случае что может значить небольшая боль по сравнению с теми ужасами, которые Мидраут насылает на людей? Так что я смиряюсь с головными болями, с кровотечением из носа и иногда из ушей и не обращаю внимания на молчаливые взгляды Олли, когда он замечает, как я отираю капли крови или тру лоб.

Но наконец он ломается. Как-то в воскресенье он врывается в мою комнату, сразу после того, как мы оба проснулись после тренировки. Я едва могу сосредоточиться на нем из-за терзающей меня мигрени.

– Бога ради, Ферн, ты же себя угробишь!

Мы оба осознаем, что папа вот-вот отправится в ванную, а это соседняя дверь.

– Я в порядке, – возражаю я, с трудом ворочая языком.