Райские псы - Абель Поссе

Тихая ночь. Паруса едва-едва тянут каравеллы. Сейчас они не обогнали бы и пловца. Видно, поэтому матросы раздеваются донага (случай сам по себе редкий, почти никогда не расстаются они с пропотевшими штанами и байковой рубахой) и ныряют в воду. Плавают, плескаются, самые смелые подныривают под киль. Возвращаясь, карабкаются наверх по толстому канату, переброшенному на корму. Так негры Гвинеи забираются на гибкую пальму.

Надутые паруса под полной луной. Большие опаловые груди. Три каравеллы — три португальских кормилицы, шествующие на рынок.

Вот кто-то (и это тоже раньше случалось весьма не часто) карабкается по снастям на марс и оттуда прыгает в провес паруса, чтобы скатиться к нижнему его краю, словно с детской горки, с хохотом валясь на палубу. За ним следуют другие. И снова, снова, веселясь от души, прыгают.

Большие груди парусов сдерживают ветер. Даосистский триумф бездействия, управляющего порывами. Паруса — средоточие женской силы кораблей. Гигантские самки-родительницы. Неприступные, невозмутимые крестные матери.

Словно бы нехотя старые морские волки сходятся у борта, там, где находится «садик», и смотрят, как справляют нужду юнги. Здесь ведутся беседы, назначаются встречи.

Адмирал понимает: они попали во власть Афродиты, богини любви, рожденной морем. Напрягши слух, можно различить ритмичное пение сирен. Три из них — с алебастровыми грудями, бледно светящимися под полной луной, резвясь и играя, как дельфины, проплывают недалеко от кормы. Адмирал велит держаться от них подальше. Его предупреждала Бобадилья: надо бежать голоса божественных сирен, стороной обходить места, где они так сладко поют. Адмиралу известно: Афродита смотрит на них и наполняет сердца их нежной истомой.

Моралист инспектор советует поскорее принять меры и прекратить бесчинства. Вон на «Коррео» жалобно мычат коровы, дошла очередь и до них.

А тридцать проституток, которых Адмирал согласился взять на борт в Севилье, вопреки строгому запрету, отдаются прямо на палубе, у подножия мачт.

Потянулись наверх и те, кто доселе прятался в трюмах, кто тайком проник на судно. Они и сейчас скрывают лица и выходят в масках, порой непристойных. Откуда-то появляются бабьи парики, панталоны с оборками и даже костюм цыганки-плясуньи.

Среди тех, кто толчется вблизи примитивного судового писсуара, и философ Жан-Лу Васселэн, автор «Traité de Modération»[67].

Все стремительнее погружается корабль в ночь, все богаче становится рынок любви. Вечный, первозданный его вариант: услуга за услугу, ты — мне, я — тебе.

А там, в складках паруса, идет потеха. Словно гипноз, неведомая сила втягивает в игру все новых участников.

Адмирал не поддается на уговоры Санчеса де Сеговии и нотариуса и не применяет карательных мер. Старается не слышать чрезмерно громких сетований падре Буиля (Скварчиалуппи и другие молодые священники — взбесившиеся развратники — сбежали из сооруженного на корме походного монастыря и смешались с толпой матросов. Узнать их легко: прямо на голое тело, точно халаты, надели они ризы — слава Господу, еще неосвященные).

Непроглядная тьма. Кругом шепот, вздохи, смех.

У борта бродит один из «нежелательных», плотно закутавшись в пальто и распространяя запах аптеки. Он что-то внушает палубному матросу Пересу, беззубому арагонцу в драной фуфайке и с ножом на груди. Но тот не понимает ни слова из рассказов о «тете Леони», о колокольне крошечной церковки Сен-Марсель-е-Де-Брагетт.

А меж тем запретная любовь, вырвавшись на волю, пускается в рискованные авантюры. Некоторым фигурам и позам позавидовали бы цирковые акробаты.

Вот у фок-мачты «Санта Марии» пляшет отчаянная мадридская красотка. Где пряталась она до сей поры? Какое обличье носила? Может, нотариуса Родригеса де Эскобедо?

Ветер тракончана всюду отыщет женщину, самку… Каплями пота просочится женское сквозь кожу мужчин. И вдруг, будто вывернувшись наизнанку, обернутся они собственной милой сестрицей, сестрой милосердия, проституткой, перезревшей монахиней либо любезной и заботливой тетушкой.

С кормовой площадки разглядел Адмирал квакеров и пуритан на палубе «Mayflower». И туда проникла тракончана. Не покладая рук трудятся и они. Лихорадочно блестят в ночной темноте их глаза. С мрачным упорством пытаются они не замечать жестоких шуток похотливой природы. Из глубин многопуговичных штанов лютеранских пасторов грозной пантерой рычит их плоть.

Сия досадная жизненная сила не пощадила и падре Лас Касаса. Теперь он рыдает, встав на колени у гика «Марии Таланте», под издевательский смех вахтенных матросов.

Лишь инспектор с четырьмя верными солдатами не терял времени даром. Может, в ночь тракончаны удастся схватить Мордехая и его сообщников?

Но бунтовщики еще раз проявили революционную стойкость и твердость духа. Они не вышли на палубу, не отдались безумствам ночи любви.

И только перед рассветом увидели на стеньге «Ла Колины» левитскую, мессианскую фигуру бородатого Мордехая, одетого все в то же залитое супом пальто. Он подавал световые сигналы — наверняка секретным шифром — двум английским парусникам, на которых в южное полушарие направлялись заговорщики (то были «Джордж Кэннинг» и «Эйвон» с профилем Боливара).

Но захват не удался: Мордехай, повсюду имевший сторонников — среди матросов, солдат, «нежелательных» и шлюх, — успел улизнуть в трюм. А затем перебрался на борт «Ла Горды», где орудовала целая банда копиистов, множивших зловредные подрывные листовки.

Врата, открывающие путь к незримому, сами доступны взору человеческому. Это Адмирал знал твердо.

В рубке он еще раз изучил секретные карты. Многолетние поиски, сомнительные поступки, работа упрямой мысли, интуиция — вот что лежало за ними. (Многим доводилось читать эти священные тексты и тексты языческие. И только один, избранный — потомок Исайи, — получал ключ к тайному смыслу реченного…)

Повернуть на четверть к югу, придерживаться линии между тропиком и экватором. Нет сомнений, здесь прошел аббат Брандан в 565 году, здесь удалось ему переступить порог.

Адмирал уверен: несмотря на блуждания, несмотря на безветрие, они приближаются к Началу,

Господь послал ему столько знамений! Ужель теперь отступится? Незнакомые фрукты, звонкоголосые птицы, невиданная жара — все это знаки. И главный из них — дивный аромат, приносимый ночным ветром (быстроцветный жасмин, сорванный украдкой цветок апельсинового дерева). Эти знаки гнали его вперед. Они были наградой за бесстрашие, за дерзость. Он сорвал с себя волшебные цепи Бобадильи, поборол соблазн стать хозяином дышащих серой земель. (Кто не знает, что адские врата находятся неподалеку от врат спасения, это было известно Данте, но все-таки он совершил большую ошибку, назвав Счастливые острова, Канары, Земным Раем. До чего легковесны в своих сужденьях поэты!)

Долгие часы, забыв обо всем, стоит Адмирал на мостике. Не покидает его даже в сумерки. Приказывает отобрать юнг с острым зрением и посылать их на марс. Хотя в душе он уверен, что только ему будет дарована честь первым увидеть желанную цель.