Жар предательства - Дуглас Кеннеди

– Несколько лет назад я вложил небольшой капитал в это заведение, и его руководство до сих пор крайне признательно мне, что я оказал им помощь как раз в тот момент, когда они особенно в ней нуждались.

– Вы – гениальный бизнесмен, monsieur.

– Вы мне льстите, – отозвался Бен Хассан. – Однако моя личность – не самый интересный предмет для разговора. Особенно если напротив сидит столь красивая и обаятельная женщина.

По его просьбе я коротко поведала ему о себе, не вдаваясь в подробности о своем отце, о первом браке, о том, как я бросила журналистику и освоила более надежную профессию бухгалтера. Однако Бен Хассан умел слышать подтекст и мгновенно делал соответствующие выводы, чем ставил меня в еще более неловкое положение. Демонстрируя беспощадность своего острого ума, он выхватывал из моего рассказа вроде бы нейтральную фразу («Отец нигде не задерживался надолго») и выводил из нее психологическое умозаключение («Значит, вас всегда привлекали неуравновешенные, слабые мужчины»). Я быстро подстроилась под его игру. И, не подумав что-либо сказать в свое оправдание, я принялась расспрашивать Бен Хассана о нем самом и выяснила, что его отец – француз, владевший виноградниками в Мекнесе. Он женился на марокканке из семьи буржуа, проживавшей в Рабате, но бросил жену вместе с маленьким сыном, когда ему представилась возможность вернуться в Бургундию. С тех пор он отказывался видеться с сыном, «выдавив меня из своей жизни, как мерзкий гнойник». Бен Хассан изучал коммерцию в Париже и неоднократно пытался наладить связь с отцом. Все его «попытки закрепиться в мире международного бизнеса в Париже окончились ничем». Он «вернулся в Касабланку и принялся наживать состояние здесь»…

– Во Франции вы угодили в неприятную историю? – спросила я. Отменная еда и изысканное вино придали мне смелости.

– Почему вы с ходу решили, что дискриминация, с которой я столкнулся во Франции, непременно связана с каким-то скандалом? – спросил Бен Хассан.

– Но многие североафриканцы успешно интегрировались во французское общество.

– В этой стране по-прежнему сильны позиции Национального фронта[94]. Я не смог бы там остаться.

– Но у вас наверняка есть французский паспорт, раз ваш отец – француз. Когда вы последний раз были во Франции?

– Мои габариты не располагают к путешествиям.

Принесли вторую бутылку вина. Официант откупорил ее, со всей церемонностью поставил на стол два чистых бокала и на донышко одного – того, что предназначался для Бен Хассана, – изящным движением налил вина. Бен Хассан снова устроил из дегустации целый спектакль. Взболтал вино в бокале, понюхал, причем вдохнул с такой силой, что я испугалась, подумав, что он сейчас всосет его через нос. Потом сделал большой глоток, стал перекатывать напиток во рту, как при полоскании, затем разом проглотил и одобрительно кивнул. Официант наполнил два бокала и удалился. Как только он отошел достаточно далеко от нас, я задала вопрос, который не давал мне покоя вот уже несколько часов:

– Насколько серьезными были отношения Пола с Фанзой?

Бен Хассан подушечкой пальца несколько раз провел по ободку бокала. Любил создать напряженность, прежде чем сделать какое-то заявление.

– Мы все принадлежали к кругу богемы Касабланки, – наконец заговорил он, – куда входили писатели, поэты, художники. Да, я изучал коммерцию в Париже, но это лишь в угоду матери. А вы, я догадываюсь, знаете, что матери угодить невозможно. До Парижа и после моим ремеслом была абстрактная живопись. Одна галерея здесь, в Касабланке, даже продавала мои работы. Считался я серьезным художником? Относительно. С вашим мужем, конечно, не сравнить. А Фаиза… она преподавала здесь в lycée и, воображая себя североафриканской Симоной де Бовуар[95], все пыталась написать Великий Марокканский Феминистский Роман. Честно говоря, литературным талантом она не блистала. Но в те годы, когда разочарования и сигареты еще не наложили ядовитый отпечаток на ее внешность, она была довольно привлекательна. Пол же в ту пору был молодым представителем богемы из числа американцев, которого мечтала заполучить любая девушка, склонная к творчеству. Фанза происходит из хорошей семьи, проживавшей в Рабате. Ее отец работал экономистом в Центробанке Марокко. Сама она и ее родные не были правоверными мусульманами, которые свято чтят устои ислама. Но даже светские мусульмане, к коим относятся многие марокканцы, являются побочным продуктом консервативного общества, особенно в том, что касается секса. У Фанзы Пол был первым мужчиной. Они считались очень красивой парой. Она мечтала, чтобы он увез ее в Нью-Йорк, женился на ней и, став знаменитым художником, финансировал ее писательские опыты.

У каждого из нас есть свои недостатки, которые проявляются в личных отношениях. Фанза любила командовать. Их роман не продлился еще и двух месяцев, а она уже начала предъявлять требования, критиковать Пола за несобранность, ссориться с ним по малейшему поводу. Часто Пол говорил мне, что для него это все de trop[96]. Я советовал ему порвать с ней. Он даже раз или два предлагал ей расстаться, но она начинала рыдать, просила прощения, говорила: «Ты – мой суженый». Также, насколько я мог судить, Фанза, хоть она поначалу и не была искушена в делах секса, очень быстро набиралась опыта. А Пол, будучи человеком, который любит секс…

– По-вашему, для меня это новость?

– Извините. Сказал, не подумав.

– Я просто хотела лишний раз подчеркнуть это. В свое оправдание.

– Мне нравятся женщины, которые умеют посмеяться над собой.

– Итак… дайте-ка угадаю. Пол, будучи таким, какой он есть, не мог выносить ее истерик, которые она устраивала, чтобы удержать его, и из трусости не уходил. Ну и с учетом того, что в постели с ней он чувствовал себя богом, сам он и не думал предохраняться, полагаясь на ее благоразумие.

Бен Хассан прыснул со смеху, как мальчишка, услышавший нечто «пикантное».

– Да вы лучше меня все знаете, – заметил он. – Да, Пол поверил Фанзе, когда она сказала ему, что принимает противозачаточные таблетки. Поэтому, когда она объявила: «Mon chéri, j'ai une grande nouvelle à t'annoncer, je suis enceinte»[97], Пол остолбенел. Видя, что он не спешит подхватывать ее на руки, не говорит, что она любовь всей его жизни и, bien sûr[98], общий ребенок станет высшим выражением их amour éternel[99], Фанза начала терроризировать его, настаивая, чтобы они поженились. Пол колебался, и тогда она подключила родных. Ее отец и два брата, довольно злобные типы, заявились в École des Beaux-Arts[100], что находится всего в километре отсюда. Они пригрозили Полу кастрацией, если он не женится на Фанзе. А также нажаловались директору колледжа, и Пола тут же отстранили от работы. Правда, наш просвещенный директор сказал, что примет Пола назад, если он вернет Фанзе ее честное имя. Примерно сутки братья Фанзы не выпускали Пола из его квартиры. Потом отец Фанзы пришел к Полу вместе с дочерью, имамом и адвокатом. Потребовал, чтобы Пол их впустил. Фаиза билась в истерике, крича, что она умрет, если Пол не женится на ней. Пол запаниковал, открыл им дверь. Был исполнен ритуал бракосочетания, практически под дулом пистолета. Пол произнес клятвы, подписал правовой документ и попытался поцеловать невесту, но та наговорила ему оскорблений и ушла с отцом, напоследок сказав, что завтра ее братья вернутся и отвезут его в их новое семейное гнездышко в Рабате. «Я нашел тебе место преподавателя английского языка», – сообщил Полу его новоявленный тесть. А братья предупредили, что они внизу будут охранять все ходы и выходы из здания, так что пусть и не мечтает о том, чтобы удрать в аэропорт. Оставшись один, Пол в полнейшей панике скорей давай звонить мне. Я сказал, что он умом тронулся, согласившись вступить в брак, и пообещал вытащить его из этого кошмара. Что я и сделал. Где-то через три часа я перезвонил Полу, велел взять с собой паспорт, небольшую сумку и ровно в полночь подняться на крышу дома. Сам я облачился в джеллабу с капюшоном. Я не знал, предупредила ли Фаиза братьев о том, что у Пола есть толстый друг-художник, который, возможно, попытается прийти к нему на помощь, но рисковать не стал. В общем, одетый в джеллабу, спрятав лицо в капюшоне, я приехал в его quartier[101]. Пол жил в районе, где здания стоят почти вплотную одно к другому, расстояние между крышами не больше метра. Но прыгать нужно было точно. Не допрыгнешь – грохнешься с десятого этажа. Я дал взятку управляющему соседнего дома, чтобы он пустил меня на крышу. Это обошлось мне в семьсот дирхамов – небольшое состояние по тем временам. Но я только что продал одну картину и понимал, что, если не вывезу Пола из страны, он растратит свою жизнь на женщину, которая, при всей ее богемности и приверженности идеям феминизма, в будущем обещала стать сварливой каргой.