Гринвич-парк - Кэтрин Фолкнер

По возвращении домой из больницы я часами лежала в ванне за запертой дверью. Дэниэл перестал стучаться, а я постепенно ногтем отколупала всю шелушащуюся белую краску на подоконнике. Ее частички падали в ванну и плавали на поверхности воды, как снежные хлопья. В окно я видела Лондон, реку, устланную темным покрывалом ночи. От своего отражения в зеркале я отворачивалась. Вода остывала, и мне хотелось, чтобы она накрыла меня с головой.

Позже Дэниэл забрал из крематория его прах. Он спросил меня, как я хочу с ним поступить. Я не знала. Тогда я ничего не хотела делать. Я была сломлена, мною владела безысходность. Мне хотелось одного — заснуть вечным сном, в земле. Вместе с моим ребенком. Мне не нужен был прах. Я хотела гулять с ним в парке, катать его на качелях. Хотела чувствовать тепло его тела. Хотела лежать с ним, закрыв глаза.

Дэниэл клялся, что никогда меня не бросит. Я ему не верила. Тем более что с нами это происходило снова и снова. Зачем ему оставаться со мной, если это все, что я могу ему дать? Больницы, кошмары, кровотечения, страдания, мертвых младенцев. Он был прикован к этому, к моему бесполезному телу: раздутому, кровоточащему, обезображенному шрамами беременности и родов, но безжизненному, не способному к деторождению. Во мне укоренялось ощущение, что я уже мертва.

Какое-то время я жила как в тумане, а потом мы начинали «выходить в свет». Дэниэл считал, это должно помочь. Я так не думала. Знала, что Дэниэл рано или поздно бросит меня. Я же видела, каково ему со мной.

Пока я принимала седативные средства, было легче, главным образом потому, что я фактически ничего не чувствовала. Но порой это бесчувствие меня пугало. Мне не хотелось быть безразличной к своим утратам. Я хотела скорбеть по своим детям. Это все, что во мне оставалось от материнства.

И тогда я говорила мужу, что больше не буду принимать таблетки. И несколько дней прекрасно обходилась без лекарств. А потом это снова происходило. Мы шли в кафе, заказывали яичницу с кофе. Развлекались, примерно как Кэти с Чарли по выходным, убеждая себя, что мы чудесно проводим время. Но Дэниэл постоянно поглядывал то на меня, то на дверь, теребил ключи в кармане. Ждал. И его предчувствие сбывалось. Детская коляска, а в ней крошечный младенец — само совершенство; его сжатые в кулачки ручки подняты над головой, тельце укрывает одеяло пастельного цвета. И я с рыданиями сгибалась в три погибели, будто получила удар в солнечное сплетение. Проходившие мимо люди спрашивали, что со мной, нужно ли вызвать помощь.

Мое сознание почти не зафиксировало, что Чарли и Кэти расстались, что он нашел другую девушку — Майю. А потом вдруг та забеременела. Меня мутило от одного вида ее все больше округлявшегося живота. Казалось, весь мир издевается надо мной. Я стала избегать общения с ними. Когда родилась Руби, несколько раз я пыталась их навестить. К тому меня склонял и мой психотерапевт. Я понимала, что должна повидать племянницу. Даже подарки купила. Но меня хватало лишь на то, чтобы дойти до машины. Заставить себя поехать к ним я не могла. Не могла, и все, хоть убей. Я звонила им, и Чарли говорил, что они все понимают, ничего страшного. Но меня угнетало, что меня раздирают недобрые мысли. Этот случайный ребенок. Мой никчемный брат. Какая несправедливость! Те месяцы необщения до сих пор как камень преткновения между мной и Чарли. Я столько всего пропустила.

Восстанавливалась я очень долго. Долго избавлялась от своих поганых мыслей и чувств. Прошло много времени, прежде чем я решилась познакомиться с Руби, сомкнуть пальцы вокруг ее пухленькой ладошки. Взять прах, что сохранил Дэниэл, и развеять его в саду. Дэниэл помог мне посадить розы. По одному кусту в память о наших детях. Он столько всего сделал для меня, со стольким мирился! Только благодаря ему я все еще жива.

В мой последний визит к психотерапевту она сказала, что я проделала большую работу, что мы с Дэниэлом вместе постарались. Я ей поверила. Я больше не хотела ходить к ней на прием. Не хотела возвращаться.

Но теперь, когда я думаю о той вечеринке, у меня возникает то же ощущение тихого страха, опасения того, что темнота за окнами заглатывает нас. Мне до жути боязно снова чувствовать это.

Теперь я жалею, что накричала на Рейчел. Думая об этом, я даже толком не могу вспомнить, почему я так разозлилась. Из-за ноутбука? Или там было что-то еще, нечто такое, чего я прежде не видела? Я в том почти уверена. Но вспоминаются мне лишь обрывочные картины, фрагменты целого, которые сами по себе не имеют смысла. Приглушенный ритм басов, вибрирующим эхом отскакивающих от четырех белых стен. Смех, несущийся из сада. Шаги на лестнице, размеренные, как стук сердца. Поворот дверной ручки. Тихое жужжание влагопоглотителя, постепенно перераставшее в громкий гуд.

После вечеринки я невольно отмечаю, что меня не покидает стремление постоянно что-то мыть, отчищать в доме. В принципе, как я читала, это естественная потребность. Инстинктивная. Первый признак того, что организм готовится к родам.

Я выскоблила все поверхности, вымыла с хлоркой все полы в доме. Отдраила все плинтусы, некоторые даже по два раза, хотя при наклонах мне приходилось животом прижиматься к ногам. Дэниэл предложил на несколько недель, до рождения ребенка, приостановить ремонтные работы, и я согласилась. Он прав: нам нужно, чтобы какое-то время мы просто побыли дома вдвоем. В тишине и покое.

И в чистоте. Так бы вдыхала и вдыхала радующие лимонными нотками ароматы моющих средств, так бы погружала и погружала руки в обжигающее блаженство горячей мыльной воды. Мой трудовой голод неутолим. Уборка даже снится мне по ночам, а утром, едва только проснувшись, я резко сажусь в постели, скидываю ноги с кровати, надеваю штаны от тренировочного костюма для беременных, чтобы сразу приступать к делу.

— Хелен, выходные же, — жалуется Дэниэл. — Давай немного отдохнем?

Но меня не остановить. Я намываю окна, до блеска натираю их газетами. Полирую перила лестницы; смахиваю пыль с потолка. Стираю детскую одежду, ворох за ворохом. Потом высушиваю ее, потом глажу перед телевизором. Раскладываю по размерам маленькими стопками ползунки с распашонками, убираю их в комод. Новорожденные дети такие маленькие. Как же их пеленать? Как брать таких крох на руки? Это так непривычно. До сих пор не верится, что скоро у меня будет свой малыш и я буду надевать на него эту одежду.

Мысли о Рейчел я гоню от себя, стараюсь сосредоточиться на нас, на нашем ребенке. Мне всегда казалось, что я обрадуюсь, если она просто исчезнет из нашей жизни. Но стоит задуматься о том вечере, когда она ушла, — о вечере, который я помню смутно, как меня охватывает тошнотворное чувство. Мыслями я снова и снова возвращаюсь к ней, к комнате, что она занимала, к нашей последней встрече.

Чем отчаяннее я пытаюсь вспомнить окончание вечеринки, тем расплывчатее картина. Может, все-таки я выпила какой-то алкоголь, случайно, как предположил Дэниэл? Девять месяцев я в рот не брала спиртного, так что мне и капли хватило бы, чтобы опьянеть. Но достаточно ли этой капли для того, чтобы забыть, как я легла спать?