Мельничная дорога - Кристофер Дж. Эйтс

Билли расстроился, поскольку Рэнди смеялся над всем, что он говорил, хотя самое смешное, что произнес мой брат, было «жвачка с корицей». Пока Рэнди топал к углу, где скрылся бы с глаз отца, брат продолжал махать рукой, и тот радостно отвечал ему, перебирая в воздухе растопыренными пальцами.

Это была не лучшая из его идей. Заметив его жест, отец бросился за ним, после чего Рэнди, держась за нос, упал на землю. На длинную до колен рубашку брызнула кровь. Отец потер саднившие костяшки и наклонился над ним. Я не слышал, что он ему сказал, но вряд ли что-либо полезное, например, как выводить с ткани пятна крови. Затем дэдди плюнул на землю, вернулся к автомобилю, грохнул дверцей и, увидев, что Билли заплакал, шлепнул его по уху.

– Больше никогда не смей говорить с этим толстым пидором! Ты слышал меня, парень?

Теперь перенесемся в пятничный вечер начала апреля 1982 года. И хотя ни у кого нет ясного представления, как все получилось, расскажу свою версию событий.

Отец сидит на барном табурете наискосок от Рэнди, заливает досаду оттого, что упустил работу по починке крыши, и посматривает на наслаждающегося коктейлем со сливками великана. Рэнди аккуратными глоточками пьет, и отец замечает на его рыжих усах капельки сливок.

Вероятно, это послужило катализатором.

В тот вечер в закусочной О’Салливана не было недостатка в потенциальных подозреваемых. Но после того, как около полуночи Рэнди ушел, у всех будто запорошило глаза, и не оказалось ни одного свидетеля, который мог бы или захотел объяснить, кто покинул заведение примерно в то же время, что Макклауд.

Кто бы это ни был, он заставил Рэнди свернуть с дороги, его грузовик, не проехав и мили, застрял в деревьях в яблоневом саду.

Возможно, нападавший не собирался убивать Макклауда. Рэнди нашли мертвым рядом с его машиной. По сведениям приводившей слова полицейских росборнской «Газетт», он умер от единственного удара по голове, скорее всего монтировкой.

Никто из живших поблизости ничего не видел и не слышал, однако вскоре после короткой, но смертельной стычки кое-кто проснулся от грохота и увидел на потолке в спальне всполохи от пламени взрыва.

Рэнди умер в возрасте сорока трех лет, неженатым и не обидевшим даже мухи. Росборнская «Газетт», которая обычно освещала временные закрытия мостов и местные собрания, посвятила его истории много материалов, и лишь через несколько месяцев ее затмила вторая из главных новостей 1982 года. Мой отец дал повод обеим.

Через два дня к нам явились полицейские и увезли отца, как они выразились, для дружественного опроса, потому что хотели побеседовать со всеми, кто находился в роковой вечер в закусочной О’Салливана. Но через час после их отъезда мать запаниковала, посадила нас в автомобиль, и мы поехали в управление.

Через несколько минут, вся в волнении, она появилась на пороге, схватила меня за руку и потащила в здание, там дала несколько монет и заставила позвонить по телефону-автомату в дом Хитрюги – попросить разрешения поговорить с его отцом. Я сделал, как мать велела. Отец Хитрюги взял трубку и объяснил, что ему нельзя непосредственно вмешиваться в дело, поскольку во время слушаний в суде он должен выступать обвинителем, а пока заедет его приятель и проследит, чтобы все было по правилам.

Когда его приятель в выходных слаксах и рубашке из синей вискозы явился, мать немного успокоилась. И он убедил ее увезти нас с братом домой, заверив, что за всем приглядит.

Самодовольный отец вернулся домой через несколько часов – как раз вовремя, чтобы не пропустить игру детройтских «Пистонсов» с нью-йоркскими «Никерброкерами». Попивая пиво «Гиннесс» и следя за баскетболом, отец хвастался, как все притихли, когда на слушания явился важный прыщ. Но добавил, что в том гадюшнике справился бы и без посторонней помощи. И еще заявил: если бы он прикончил Рэнди Макклауда, орудие убийства сразу нашли бы, потому что он запихнул бы его пидору в толстую задницу.

Когда на следующий день после уроков я собрался к Хитрюге, отец сказал, что едет за печеньем и предложил меня подвезти. Необычное дело, и дэдди по выражению моего лица понял, что я удивлен.

– Разве я не могу покатать своего первенца и поговорить с ним, как мужчина с мужчиной?

Мы поехали за город, опустили стекла, отец, выставив руку наружу, ловил закатное солнце, и мы не произносили ни звука. Перед мостом он свернул направо, постоянно поглядывая в зеркальце заднего вида, милю или две тянул дальше, затем съехал с дороги и остановился у самой реки. Вышел, достал из багажника одеяло и принялся разворачивать. Еще раз обозрев пасторальную картину, извлек на свет монтировку и метнул на манер копья как можно дальше в реку.

Вернувшись в машину и даже не посмотрев на меня, отец повернул ключ зажигания, запустил двигатель и вырулил по гравию на шоссе. Домой мы ехали молча, тем же маршрутом, что на реку.

Нью-Йорк – Нью-Джерси, 2008

Автомобиль остановился с включенными проблесковыми маячками – красный-белый-синий, – Ханна упала на переднее сиденье, и Маккласки обнял ее своими лапищами. Его куртка, несколько ярдов дешевой ткани, пахла жевательной резинкой, дымом и тальком. Когда они тронулись из города уже без проблесковых маячков, Ханна начала рассказывать историю 1982 года, о Мэтью Уивере, второй раз в жизни кому-то постороннему. Впервые – редактору Максу Ригану в клубах дыма в баре в Ньюарке, а теперь – Маккласки в тоннеле Линкольна, где свет задних фонарей отражался от белых плиток и, словно красное марево, разливался по потолку и стенам. А когда дошла до части с веревкой и деревом, они выехали из темноты на свет под просторы неба Нью-Джерси, и история завершилась, и в нее из воздушки летели пульки – впивались снова и снова, затем боль в глазу и дальше чернота.

Правда, призналась не во всем – не говорила, что делала в тот день и раньше. Маккласки вел машину молча, и Ханна заметила, как побелели костяшки его сжатых на черном руле пальцев.

– Черт побери, Ха, почему ты ничего не сказала? – наконец завопил он, треснул кулаком по приборной панели и тут же произнес: – Прости, это я не на тебя, а на поганый мир.

– С какой стати мне было сообщать? Что бы это изменило?

Маккласки промолчал.

Ханна начала говорить о Патрике, двенадцатилетнем Пэтче, приятеле Мэтью. Она думала, что его там не было, считала, будто он вызволил ее, по-настоящему спас. Рассказала о том, что увидела на экране компьютера мужа – прочитала не все, однако вполне достаточно, чтобы сделать вывод: Пэтч там был – едва слышный стон… поворот головы, несмотря на веревку вокруг шеи… Следовательно, он все видел, и, значит, их брак и совместная жизнь основаны на лжи.

В квартире Ханна оставила компьютер открытым на документе «Для доктора Розенстока», выделив строку: Левый глаз выглядел так, словно в него вдавили раздавленную темную сливу… Пусть полюбуется, когда вернется домой.

Теперь она знала, что скажет Пэтч по телефону в свое оправдание, потому что час назад, прочитав больше, чем могла вытерпеть за один раз, и немного поплакав над каждым словом, все скопировала дрожащими пальцами – команда один, команда два – и переслала на адрес своей рабочей электронной почты. После этого убежала из квартиры, перешла на противоположную сторону Седьмой авеню и стала ждать, когда приедет Маккласки со своими бело-красно-синими проблесковыми маячками.