Брянский капкан - Александр Харников

Тут рядом, всего километрах в тридцати, в соседнем райцентре Жиздра, оказался расположен штаб 18-й танковой дивизии немцев. И, чтобы не получить удар во фланг чем-нибудь вроде танкового кулака, «Батя» развернул нашу самую заслуженную бригаду в ту сторону. Да и прорыв тоже надо бы расширить.

Одну роту, чтобы не увязла в зачистке, я с ходу бросил по окружной дороге в объезд райцентра, с задачей занять впереди заранее выбранную промежуточную позицию и осмотреться. Кстати, сделал я это вовремя, поскольку немцы тоже двинули вперед разведку на мотоциклах и «ганомагах». Но наши успели раньше. Впрочем, «ганомаг» против БМП ну никак не пляшет. Поэтому немецкой разведке досталось от наших на орехи. Как говорится, счет – 1:0.

Но было ясно, что немцы на этом не успокоятся. Поэтому, закончив в Людиново все наш дела и попрощавшись с товарищем Константином, я немедленно выдвинулся на помощь нашим «передовикам производства». При этом имея уже при себе всю бригадную «королевскую рать», со всеми ее противотанковыми, гаубичными, минометными, зенитными самоходками, а также догнавшим нас все-таки в Людиново танковым батальоном, которому удалось удачно вклиниться в разрыв колонны между второй и третьей мехбригадами. Теперь, если что, и с целой немецкой дивизией не страшно будет пободаться. Мы же ОСНАЗ!

17 мая 1942 года, 08:15. 2-я танковая армия вермахта, 47-й моторизованный корпус, 18-я танковая дивизия. Деревня Никитинка в 7 километрах от райцентра Жиздра

Майор, граф Гиацинт фон Штрахвиц, командир 18-го отдельного танкового батальона

Тридцать и три раза шайсе. Местность у этой самой деревни Nikitinka подходила для танковых атак примерно так же, как сортир для танцев. Из доклада наших доблестных разведчиков можно было понять, что пехота большевиков, действующая при поддержке нескольких легких танков, пропустив проскочивший вперед головной дозор, поймала колонну их батальона в грамотную танковую засаду на лесном участке дороги. Случилось это больше часа назад. Где-то там впереди в черной обугленной коробке сгоревшего «ганомага» осталось тело их командира гауптмана фон Зальцбурга.

Расстреляв в упор головную часть разведывательного батальона и обратив остальных в бегство, большевики заняли оборону на опушке редкого леса, ограниченного одним из протекающих тут многочисленных ручьев. Между деревней Nikitinka и передовыми позициями противника находилось открытое пространство, примерно в километр шириной, некогда бывшее пшеничным полем, а сейчас по большей части поросшее бурьяном и прочей дрянью. По левому краю этого поля и проходит та самая дорога, вдоль которой нам необходимо атаковать. При этом разворачиваться в боевые порядки нет смысла – там впереди, прямо перед вражескими позициями, протекает солидный ручей с вязкими топкими берегами, а чуть дальше еще один такой же.

В случае атаки через эти чертовы ручьи мои панцеры увязнут в их вязких глинистых берегах, как мухи в патоке, что даст большевикам возможность забросать их противотанковыми гранатами и коктейлями Молотова. Сейчас их пехоту не видно и не слышно. Но я уверен, что они еще там. Все попытки спешившихся разведчиков прощупать вражескую оборону, пресекаются редким, но довольно-таки метким ружейно-пулеметным огнем. Кроме того, из-за леса довольно отчетливо слышен гул множества моторов, а это значит, что к противнику подходит подкрепление. Сложившаяся ситуация грозит нам тем, что большевики, судя по тому, как они повели себя с первых же часов своего наступления, накопив силы, сами перейдут в атаку против наших позиций, с целью захвата и уничтожения расположенного за нашими спинами штаба дивизии.

Благоразумие требует того, чтобы я, укрепившись на выгодном рубеже, дал бы большевикам бой от обороны. Но имеющийся у меня приказ командира дивизии требует, чтобы я наступал, и это при том, что я даже приблизительно не представляю численности и вооружения противостоящего мне противника. Остается только надеяться на прочность моих «троек» и «четверок», лобовая броня которых недавно была усилена дополнительными бронеплитами, что сделало ее непробиваемой для русских 4,5-сантиметровых противотанковых и танковых орудий.

Подняв голову, я посмотрел в безоблачное весеннее небо. Там в бездонной выси, подобно высматривающему падаль грифу, медленно двигалась по кругу серебристая точка высотного русского разведчика. Для него все мы, находящиеся на открытом пространстве, были видны так же хорошо, как муравьи, копошащиеся в ящике с песком. И если я не знаю о русских почти ничего, то их командир уже наверняка полностью осведомлен, как о нашей численности, так и о подходящих к нам подкреплениях. Ужасающие наступают времена… Майн гот, спаси фюрера и Германию.

Уже потом я узнал, что русские штурмовики застигли на марше и полностью уничтожили легкий гаубичный дивизион, который командир нашей дивизии пытался перебросить нам на помощь. И навел их на цель не кто иной, как этот стервятник с красными звездами, неспешно кружащий над нашими головами.

Перед атакой я приказал этим дерьмоголовым разведчикам обстрелять русский передний край из имеющихся у них шести восьмисантиметровых минометов. Эта импровизация артиллерийской подготовки закончилась, едва начавшись, потому что в ответ откуда-то из-за леса дружно ударили двенадцатисантиметровые русские «самовары», имеющие почти вдвое большую дальность стрельбы. Тяжелые мины довольно кучно стали рваться не только на минометных позициях разведчиков, но и посреди моих изготовившихся к атаке панцеров.

Чуть позже ударили их легкие двенадцатисантиметровые гаубицы, и опять же, благодаря парящему в воздухе русскому корректировщику, их огонь был дьявольски точен. Какой же это, ко всем чертям, фланговый заслон? Нас готовилось сожрать пусть и небольшое, но ужасно зубастое чудовище. Стоять на месте под градом тяжелых снарядов и мин было настоящим самоубийством. Оставалось либо отойти на несколько километров назад, за пределы досягаемости русских орудий, либо броситься вперед в надежде, преодолев слабый пехотный заслон, огнем и гусеницами раздавить русские батареи. Собственно, никакого выбора у меня и не было. Да и никто не мог назвать графа фон Штрахвица трусом.

Единственное, что я мог сделать в отсутствие радиосвязи, так это дать флажками команду «делай, как я» и, нырнув в люк моей «четверки», приказать механику-водителю: «Вперед, Густав!»

Дальнейшее промедление не могло закончиться ничем, кроме неоправданных потерь. От поворота дороги, за которым остановились мои панцеры, до вражеских позиций было чуть больше полутора километров, причем большую часть пути наша колонна была прикрыта от прямого вражеского огня небольшой возвышенностью, разделявшей русла двух речек. Увидеть нас на прямой наводке большевики должны были только тогда, когда до их позиций останется не более четырехсот метров – меньше минуты хода. Вряд ли их легкие пушки за это время успеют нанести нашим хорошо защищенным «четверкам» и «тройкам» сколько-нибудь значимые повреждения.

Сначала все было хорошо. Правда, не стихающий минометный и артиллерийский обстрел не позволил нам взять солдат разведывательного батальона на броню вместо панцергренадер. Снаружи брони под шквалом мелких осколков не могла выжить ни одна живая душа. Хорошо, что хоть ни один наш панцер не имел пока прямых попаданий русскими минами и снарядами. Все же довольно неприятно, когда прямо перед тобой вдруг вырастает куст из огня, дыма и поднятой дыбом земли. А по броне барабанят то ли камни, то ли стальные осколки. Вперед, и только вперед! Сейчас мы прорвем слабый заслон большевистской пехоты и…