Его глазами - Эллиот Рузвельт

— Это потрясающая вещь! Почему ты ничего мне не сказал?

Отец улыбнулся.

— Ведь ты меня об этом не спрашивал.

— Когда же они вступят в войну?

— Не очень скоро, во всяком случае, не раньше, чем через несколько месяцев. Мне кажется, Сталин предложил объявить войну Японии и начать боевые действия на Дальнем Востоке, чтобы одержать окончательную победу в споре о втором фронте на западе. Он согласен вступить в войну, как только сможет перебросить войска и вооружение через Сибирь, если мы обещаем начать первого мая вторжение на западе. Но в конечном счете с военной точки зрения будет разумнее, если русские обрушатся на Гитлера всей своей мощью на Восточном фронте. У Сталина будет еще достаточно времени для войны с Японией после разгрома Гитлера.

Я все еще был так ошеломлен новостью, что не мог ничего сказать.

— Итак, — продолжал отец, — он согласился объявить Японии войну, как только сможет перебросить войска и материалы через Сибирь — по единственной железной дороге. Он указал и срок: через шесть месяцев после окончательного разгрома Гитлера. Во всяком случае, мне хотелось в связи с этим поговорить с ним о многом: о послевоенном Китае, о китайских коммунистах и т. п. Ряд вопросов я не мог затрагивать в присутствии Уинстона, поскольку они в значительной степени касались экстерриториальных прав англичан в Гонконге, Кантоне и Шанхае… Ведь речь шла о том, что если бы мы обещали поддержать Чан Кайши против англичан в этом вопросе, он согласился бы создать в Китае подлинно демократическое правительство. А Чан беспокоился относительно намерений русских в Манчжурии… хотя я не думаю, чтобы это волновало его и теперь. Дядя Джо согласился с тем, что Манчжурия, разумеется, останется китайцам, и обещал помочь нам поддержать Чан Кайши против англичан… А Пат Хэрли отправился в Москву продолжать переговоры.

Это напомнило мне, что и я в некоторой степени участвовал в составлении и обсуждении соглашения трех держав о будущем Ирана. Я спросил отца, было ли оно в конце концов подписано.

— Да, конечно. Подписано, скреплено печатью и доставлено по назначению. И, кстати, спасибо тебе за твою работу. Пат Хэрли, — продолжал отец, — хорошо поработал. Если есть на свете человек, способный распутать узел китайской внутренней политики, то это Пат Хэрли. — Знаешь, Эллиот, продолжал отец, сбрасывая одеяло, чтобы встать, — люди типа Пата Хэрли бесценны. Почему? Да потому, что они преданы. Я могу давать ему такие поручения, каких никогда не дал бы человеку из государственного департамента, потому что на Хэрли я могу положиться. Ты меня понимаешь?

Я подумал о чиновниках государственного департамента, нередко ставивших отца в положение, из которого ему приходилось выпутываться самому.

— Ты знаешь, — продолжал отец, — сколько раз люди из государственного департамента пытались скрыть адресованные мне сообщения, задержать их, как-нибудь не пропустить их ко мне, — и только потому, что некоторые из этих профессиональных дипломатов не согласны с моим мнением. Им следовало бы работать у Черчилля. Да фактически они значительную часть своего времени и работают на него. Только подумай: чуть не все они считают, что Америке следует определять свою внешнюю политику таким образом: смотреть, что делают англичане, а затем подражать им. Дело не в том, демократы они или республиканцы, — сказал отец, раздражаясь в ходе своих рассуждений. Насколько мне известно, Пат Хэрли и еще несколько человек, работающих со мною, — республиканцы до мозга костей. Но они знают, что их родина ведет войну, и готовы сделать для нее все, что в их силах. И они это делают.

Вошел Артур Приттимен и стал помогать отцу одеваться.

— Еще шесть лет назад мне советовали, — продолжал отец, — произвести в государственном департаменте чистку. Он похож на английское министерство иностранных дел, где сидит человек, носящий звание постоянного заместителя министра. Он остается постоянным заместителем при любом правительстве — и при консервативном, и при лейбористском, и при либеральном. Для него это безразлично. Он — постоянный. Так и с нашим государственным департаментом. Люди вроде Пата Хэрли вдвое ценнее. Пату нужно только указывать, что именно делать. Если ему скажешь, он выполнит честно и хорошо. — Отец сам себя поймал на том, что стал повышать голос, и улыбнулся.

— Что же ты? — сказал он, — ведь считается, что я отдыхаю. Это твоя вина; ты заставил меня вспомнить этих господ в полосатых штанах из государственного департамента.

Я засмеялся; отец спросил меня, почему я не переодеваюсь к обеду. Я сказал, что не получил приглашения, но даже если бы и был приглашен, то не пошел бы.

— Я устал, папа. У меня было много работы, а кроме того, прошлую ночь я не спал. Я только перекушу и отправлюсь спать.

Он посмотрел на меня с завистью.

— Но завтра ты будешь здесь?

— Да, конечно. Во всяком случае часов до 4 или 5.

Утром я снова был у отца, и он сказал мне, что по вопросу о вступлении Турции в войну уже принято окончательное решение, и притом отрицательное.

— Мне кажется, — сказал отец, — что это была в некотором роде последняя попытка Черчилля настоять на наступлении союзников с юга, со стороны Средиземного моря.

Я спросил отца, заняла ли Россия какую-либо позицию в этом вопросе. Он улыбнулся.

— Сталин сказал, что Турции не надо ничего давать по ленд-лизу в случае, если это повлечет за собой малейшую задержку наступления на Западном фронте. Сегодня мы с Уинстоном собираемся составить какое-нибудь заявление, чтобы спасти престиж Турции. Ведь газеты уже почти месяц пишут, что она намерена объявить войну Германии.

Я размышлял о том, что Сталин и отец сумели поладить и что нас с ним, очевидно, объединяют общие интересы. Я высказал эту мысль отцу, и он заметил:

— Важнее всего было разъяснить Сталину, что Соединенные Штаты и Великобритания не объединились в блок против Советского Союза. Мне кажется, что мы раз и навсегда рассеяли это представление. Я надеюсь, что это так. После войны все дело может расстроиться только в случае, если мир снова разделится и Россия окажется против Англии и нас. Вот почему сегодня, как и завтра, наша главная задача — сохранить за собою роль третейского судьи, роль посредника между Россией и Англией.

Было ясно, что, действуя таким образом, Соединенные Штаты заняли руководящее положение в мире. В своей внешней политике мы перестали тащиться в хвосте у Англии. Отец сумел продемонстрировать на конференции, что мы не зависим от своего английского сородича, что мы ставим себе задачей согласовывать в будущей организации Объединенных наций диаметрально противоположные взгляды английских империалистов и русских коммунистов. История покажет, удастся ли осуществить это, но я могу констатировать, что в Каире, после Тегеранской конференции, отец был убежден, что такая политика сможет быть проведена на благо всех заинтересованных сторон, среди которых далеко не последнее место занимают малые государства.

Расставшись со мной, отец все утро занимался разбором вашингтонской почты. Около полудня прибыл генерал Стилуэлл. Это было его последнее свидание с отцом. Они беседовали около 20 минут, причем «Джо Уксус» выражал недовольство политикой Чан Кайши, особенно тем, что он занимался накапливанием сил для борьбы против коммунистов после войны. Отец, поглощенный мыслями о своем соглашении с Чан Кайши и последовавшем за ним соглашении со Сталиным, говорил мало и лишь убеждал Стилуэлла уладить все как можно лучше. Было совершенно очевидно, что во время разговора со Сталуэллом отец думал о чем-то другом. Я полагаю, что мысленно он снова приходил к выводу, что сначала необходимо разгромить нацистов, и лишь после этого он сможет позволить себе обратиться к проблемам, стоящим перед американским командованием в Китае.