Сфера - Дейв Эггерс

– Но этот младенец дрочит чужой хер. Никому на фиг не сдался этот младенец. Младенца надо стереть.

– Никто его и не увидит. Сама понимаешь. Девяносто девять процентов облака не видит никто и никогда. Будет хоть один просмотр – тогда мы к этому вернемся. Договорились? – Энни ладонью накрыла ее руку. – А теперь смотри. Ты не представляешь, какая это редкость – Стентон на сцене. Значит, дело серьезное и как-то связано с властями. Это его ниша.

– Ты не знаешь, о чем будет речь?

– Догадываюсь, – сказала Энни.

Без лишних вступлений на сцену вышел Стентон. Зрители зааплодировали, но заметно иначе, нежели аплодировали Бейли. Бейли – их талантливый дядюшка, спас жизнь лично каждому. Стентон – начальник, с ним надо вести себя профессионально и хлопать профессионально. В безупречном черном костюме, без галстука, он остановился посреди сцены и, не представившись и не поздоровавшись, приступил.

– Как вы знаете, – сказал он, – мы в «Сфере» выступаем за прозрачность. Нас вдохновляют такие люди, как Стюарт. Вот человек, готовый распахнуть свою жизнь миру, дабы расширить коллективные познания. Он снимает и записывает каждую секунду своей жизни уже пять лет, он был неоценимым активом для «Сферы», а вскоре станет неоценимым активом для всего человечества. Стюарт?

Стентон поглядел в зал и отыскал Стюарта, Прозрачного Человека с телеобъективом на шее. Стюарт встал; он был лыс, лет шестидесяти и слегка сутулился, будто объектив пригибал его к земле. Ему жарко поаплодировали, и он снова сел.

– Между тем, – сказал Стентон, – есть и другая сфера общественной жизни, где мы желаем и ожидаем прозрачности. Я говорю о демократии. Нам повезло – при демократии мы родились и выросли, однако она постоянно совершенствуется. К примеру, когда я был ребенком, для борьбы с закулисными политическими сделками граждане требовали законов о свободе информации. Законы давали гражданам доступ к совещаниям, к протоколам. Граждане могли посещать открытые слушания и запрашивать документы. При этом, хотя нашей демократии уже столько лет, что ни день наши избранные лидеры оказываются замешаны в тот или иной скандал, поскольку совершили нечто неподобающее. Нечто закулисное, противозаконное, вопреки воле и интересам республики. Не удивительно, что уровень общественного доверия конгрессу составляет одиннадцать процентов.

В зале зашептались. Стентон подхватил:

– Чистая правда, уровень одобрения деятельности конгресса – одиннадцать процентов! И, как вы знаете, на днях выяснилось, что к весьма неприглядным делишкам причастна некая сенатор.

Толпа загоготала, загикала, захихикала.

Мэй склонилась к Энни:

– Погоди, какая сенатор?

– Уильямсон. Не слыхала? Замели на всяких дикостях. Она под следствием – полдюжины обвинений, куча нарушений этики. У нее на компьютере нашли – сотня странных поисковых запросов, загрузок, местами полная жуть.

Мэй невольно подумала о Фрэнсисе. И снова сосредоточилась на Стентоне.

– Даже если ваша работа – швырять человеческие фекалии на головы престарелым гражданам, – продолжал тот, – уровень одобрения вашего профессионализма все равно будет выше одиннадцати процентов. Что тут можно сделать? Как восстановить народную веру в законно избранных представителей? Я счастлив сообщить, что в нашей стране живет женщина, которую всерьез беспокоит этот вопрос, и она работает над решением. Поприветствуйте Оливию Сантос, представителя Четырнадцатого округа.

Из-за кулис, размахивая руками над головой, вышла коренастая женщина лет пятидесяти, в красном костюме и желтом цветастом шарфе. Судя по редким вежливым хлопкам, немногие в Большом зале были в курсе, кто она такая.

Женщина остановилась подле Стентона, сцепив руки перед собой, а он чопорно ее приобнял и сказал:

– Тем, кому нужно освежить в памяти обществоведение, напоминаю, что член конгресса Сантос представляет наш избирательный округ. Если вы ее не знали – ничего страшного. Теперь знаете. – И он повернулся к Сантос: – Как ваши дела?

– Прекрасно, Том, просто прекрасно. Очень счастлива здесь оказаться.

Стентон, как мог, изобразил теплую улыбку и вновь повернулся к залу:

– Член конгресса Сантос анонсирует нам очень важную перемену в истории правительства. Это будет шаг к абсолютной прозрачности, которой мы добивались с самого рождения представительной демократии. Прошу.

Стентон отступил в глубину сцены и сел на высокий табурет. Теперь сцепив руки за спиной, Сантос приблизилась к рампе и оглядела зал.

– Совершенно верно, Том. Я не хуже вашего понимаю, как необходимо гражданам знать, чем заняты их представители. Это же ваше право, так? Вы вправе знать, как они живут. С кем встречаются. С кем беседуют. На что тратят денежки налогоплательщиков. До сих пор ответственность их была произвольна. Сенаторы и представители, мэры и члены муниципальных советов временами публиковали свой график, давали гражданам доступ того или иного уровня. Но остаются вопросы. Зачем они встречаются с бывшим сенатором, ныне лоббистом? Откуда у такого-то конгрессмена сто пятьдесят тысяч долларов, которые ФБР обнаружило у него в холодильнике? Как сенатор сякой-то умудрялся крутить роман за романом, пока его жена лечилась от рака? Вы, граждане, платите чиновникам, а они тем временем грешат направо и налево, в масштабах не просто плачевных и недопустимых, но излишних.

Кое-кто зааплодировал. Сантос улыбнулась и кивнула.

– Мы все хотели и ждали от наших избранных лидеров прозрачности, но добиться этого в полной мере не удавалось – не было технологии. А теперь она есть. Как доказал Стюарт, легче легкого предоставить всему миру полный доступ к твоей повседневной жизни, чтобы люди видели то, что видишь ты, слышали то, что ты слышишь и говоришь. Спасибо тебе за храбрость, Стюарт.

Теперь все захлопали Стюарту с жаром – кое-кто уже догадывался, к чему клонит Сантос.

– И я намерена вслед за Стюартом ступить на путь просвещения. Я покажу, какой может и должна быть демократия: совершенно открытой, целиком прозрачной. С сегодняшнего дня я буду носить такой же прибор, как у Стюарта. Все мои совещания, каждое мое слово станут известны избирателям и всему миру.

Стентон слез со стула и подошел к Сантос. Оглядел сферическое собрание.

– Давайте поаплодируем члену конгресса Сантос?

Но зал уже хлопал. Кто-то загикал, кто-то засвистел, Сантос просияла. Пока зрители бушевали, из-за кулис вышел техник и повесил Сантос на шею кулон – видеокамеру, но поменьше, чем у Стюарта. Сантос прижала объектив к губам. Зал взревел. Спустя минуту Стентон воздел руки, и толпа притихла. Стентон повернулся к гостье:

– Итак, все ваши разговоры, все совещания, вся жизнь с утра до вечера будет в прямой трансляции?

– Да. На моей сферической странице. Ежесекундно до отбоя.

Зал опять зааплодировал, Стентон подождал, а затем вновь попросил тишины.