Архив Шульца - Владимир Паперный

Сергей Иванович и протянул мне листок бумаги.

– Поставьте подпись и число.

Мне сразу вспомнилась песня Галича:

Что ж, пора расставаться с иллюзиями. С диссидентскими разговорами на кухне. С песнями Кима и Галича. С посещением мастерских бездарных подпольных абстракционистов. С чтением выданной те- бе на ночь слепой машинописной копии, где страстные обличения “Софьи Власьевны” (кодовое название советской власти) накладываются на слабую осведомленность в истории и социологии. С убеждением, что достаточно избавиться от этого сенильного Политбюро, как жизнь в Москве станет такой же свободной и прекрасной, как в Париже. С идеей, что России нужна законность. Законность! Классиков читали? Забыли, что существовать в России можно только потому, что законы не соблюдаются?

Я сидел, уставившись в листок бумаги, а паркеровская ручка Сергея Ивановича, похожая на позолоченную подводную лодку, подрагивала в моей руке.

Спать легли поздно. Когда мы с Ш остались одни в комнате, в первый момент обоим стало неловко – это была первая легальная, почти супружеская совместная ночь. Он встал и, подумав, потушил свет. В окно ярко светила полная луна. Он посидел на своей кровати и начал расшнуровывать кеды. Я быстро разделась и залезла под одеяло. Ш еще долго возился, потом я услышала, как он зашлепал босыми ногами к моей кровати. Край одеяла приподнялся, и он, сопя, стал деловито укладываться рядом со мной, отчего кровать издала долгий протяжный и очень громкий стон. Он замер.

– Черт, – пробормотал Ш.

Мы лежали совершенно неподвижно минут пять, потом он осторожно протянул ко мне руку. Из-под матраса раздался леденящий душу скрип. Он опять замер. Через несколько минут он повторил свой маневр, но на этот раз к скрипу прибавился глухой, точно далекая канонада, выстрел сцепившихся пружин.

За стеной кто-то встал, донесся сердитый шепот и звук наливаемой воды – слышимость была как в зале Чайковского.

– Черт, – прошептал Ш. – Что делать-то?

– Давай спать.

– А завтра?

Завтра мы будем в Псху.

А в четыре утра Борода уже стучал нам в стенку.

– Мы вчера так громко разговаривали, – сказала Графиня светским тоном, когда мы пили кофе из термоса у них в комнате, – боюсь, не дали вам спать.

– Мы ничего не слышали, – быстро проговорил Ш.

Пансион мадам Дубровской спал. Ш бросил камешек в окно на втором этаже, где жили Заяц и Бард. В окне показалась заспанная морда Барда. Он делал какие-то знаки. Борода нетерпеливо махнул рукой: спускайтесь быстрей!

Дверь открылась. Из нее появился Бард в расстегнутых сандалиях, тренировочных штанах и сеточке на голое тело. Он несколько раз наклонил голову, втянув ее в плечи и выдвигая подбородок.

– Мы не поедем, ребята, – сказал он. – Вы уж одни съездите, – он опять закивал головой, как бы желая смягчить горькую правду своих слов.

– Что значит – не поедем? – строго спросил Борода.

– Ну, вроде мы с вами не поедем, – развел руками Бард.

– Почему?

– Ну, мы как бы не выспались, и потом, Заяц себя неважно чувствует…

– Что с ней? – продолжал Борода тоном следователя.

– Голова болит.

– Если это единственная причина, – веско сказал Борода, – скажи ей, что лучшее средство от головной боли – пешие прогулки.

– Ну, я не знаю, ребята, я спрошу, – пожал плечами Бард и пошел наверх.

Минут через десять они появились, оба в темных очках. Через плечо у Барда висела кинокамера “Кварц-2”.

– Доброе утро, – вежливо заулыбалась Заяц. – Мы решили немножко остаться, потому что у меня болела голова. Но сейчас все прошло.

– Действительно все прошло? – допытывался Борода, на этот раз тоном врача-психиатра.

– Действительно, – еще приветливее улыбнулась Заяц.

– Ну, тогда пошли.

Мы двинулись по пустой Приморской улице. На небе ни облака, а с моря дул прохладный ветер. Через час будет жарко, но я люблю жару. На повороте стояла вчерашняя свинья и смотрела на нас с идиотской улыбкой, хотя у свиней это выражение лица может означать что-то другое, глубокое раздумье, например. Ш запустил в нее камнем, и она обиженно поволокла свой живот в сторону, поднимая пыль.

Примерно через час наш “Икарус” остановился у очередной достопримечательности – маленького, но страшно глубокого озера ослепительно-голубого цвета.

– Потрясающий цвет, правда? – сказала я.

Ш иронически на меня посмотрел:

– Интересно, вот этот фотограф сколько раз в день слышит эту фразу? Думаю, что не меньше тысячи. А?

– Ну и что. А мне нравится.

– Да мне тоже, в общем, нравится, но говорить друг другу имеет смысл фразы, в которых содержится новая информация.

Я обиделась.

Часа через два мы подъехали к озеру Рица. Оно появилось далеко внизу, черным провалом среди пушистых зеленых склонов. Мы вышли из автобуса. Я подошла к краю дороги и долго смотрела, как две белые лодки бесшумно пересекли озеро, вспарывая бархат воды, а края за ними становились рваными, мохнатыми и тоже белыми, как будто на них осталась часть белизны лодок.

– Вот вам настоящая открыточная красота, – сказала Графиня.

– Да, да, – отозвался Ш, – великолепный китч. – Он опасливо оглянулся на меня.

Потом мужчины ушли узнавать, как ехать дальше, а мы втроем сидели на открытой веранде кафе и пили гляссе. Моя обида давно растворилась, путешествие мне уже нравилось.

– Какие же вы дураки, что не хотели ехать, – сказала Графиня Зайцу, – сейчас жарились бы на этом идиотском пляже.

– Да нет, я хотела, – с едва заметным раздражением отозвалась Заяц, – просто у меня болела голова, а он такой заботливый…

– А мне, – сказала я, – жалко, что нам всего три часа идти. Я люблю ходить по горам.

– Ну да, – сказала Графиня, – ты ж у нас дитя гор.

К нам подбежал запыхавшийся Бард:

– Быстрей, там грузовик ждет!

В кузове грузовика сидело человек восемь усатых мужчин. Увидев нас, они заулыбались и замахали руками:

– Залезай, красавицы!

Три красавицы в разном стиле. Графиня – высокая, худая, с мальчишеской фигурой и резкими движениями. Заяц – курочка, чуть выше меня, очаровательная мордочка, соблазнительная попка – на месте мужчин я, конечно, выбрала бы ее.