Моя армия. В поисках утраченной судьбы - Яков Гордин

Был у меня во взводе чрезвычайно нелепый парень Боря Миронюк из Западной Украины. Косоглазый, неуклюжий. Вот передо мной его изображение — он даже пилотку толком носить не научился. Над ним посмеивались, хотя и не обижали. Такого не было в заводе. Но я ему, условно говоря, покровительствовал. Он робко попросил разрешения подарить свою фотографию. И написал на обороте малограмотным почерком: «На долгую (Пропустил слово «память».—Я. Г.) и незабываемому своему ком. од. (т.е. командиру отделения.—Я. Г.) от Миронюка Бориса. 24/Х 54 р. (т.е. року. — Я. Г.)».

Я и тогда был тронут, да и теперь приятно.

Старшина Калмыков тоже подарил фотографию с философской надписью: «На долгую и добрую память Гордину Яше от Владимира Калмыкова.

Лева Сизов написал на обороте фотографии: «На память другу по совместной службе Яше от Левы Сизова.

24.10.56 г.

Ст. Белая.

Вспомни, Яша, Дацан, 77 разъезд, Алзамай, Белую, как мы жили не тужили, мерзли и мечтали о лучших в нашей жизни днях».

Стась Луцкий подарил фотографию, где он еще младший сержант, но зато в офицерской фуражке. Очевидно, фотографии со старшинскими погонами не было под рукой, а может быть, Стась больше себе нравился в фуражке.

На обороте: «На память с неизменной признательностью Гордину Якову.

Мы с ним, как я писал, были на «вы». Но Стась, натура романтическая, расчувствовался и к фотографии приложил на тетрадном листке стихи, с другим обращением.

Сережа Мороз, командир 3-го взвода, подарил фотографию маленькую, но зато — в отличие от Стася — в старшинских погонах. Стихов он не писал, но приложил листок с адресом и наставлением: «Писать раз у месяц». Адрес — Винницкая обл. Брауловский р-н, с. Марьяновка, Мороз Сергею Аникиевичу.

А вот фотография моего взводного, Миши Чигвинцева — крепкое скуластое напряженное лицо. Он здесь разжалованный.

Судя по моему военному билету, приказ по полку о демобилизации появился 24 октября 1956 года. А в конце месяца я сел в поезд, идущий на запад, домой.

По известному выражению, я возвращался в другую страну. Ни о XX съезде, ни о речи Хрущева — февраль 1956 года — мы в алзамайской тайге не слыхали. И венгерские события, совпавшие с расформированием нашего полка, нас не задели.

Настроение было прекрасное, и я не предполагал, что через некоторое время пожалею о своем решении.

«Военно-полевая» рефлексия началась на втором курсе университета. Я затосковал. Исторические романы как-то не шли. Стихи и выступления, новые друзья — этого оказалось недостаточно. Несколько месяцев на целине летом-осенью 1958 года притушили мое беспокойство, но в пятьдесят девятом я уже был уверен, что жизнь надо снова менять — как в 1954-м. У меня были самые фантастические планы, например, окончить курсы шоферов и поехать в Сибирь работать на лесовозе — алзамайские реминисценции. Как ни нелепо это сейчас звучит, мне очень хотелось повоевать, у меня были, очевидно в пятьдесят девятом, стихи, которые начинались так:

В этом не было никакого революционного романтизма, присущего тогда многим. Вспомним восторженные стихи Евтушенко. Я уже этого был начисто лишен. Как и иллюзий относительно советской власти. Просто Куба была в это время местом, где воевали.

Я писал стихи, посвященные капитану Конг Ле, командиру батальона парашютистов, совершившему военный переворот в Лаосе.

И так далее... Нда-а... Это, между прочим, стихи уже шестидесятого года. После армии прошло больше трех лет. Но она прочно во мне сидела.

Я имел неосторожность включить этот манифест в свой первый сборник, вышедший в 1972 году. И меня справедливо обругал за них Вениамин Александрович Каверин, вообще-то хорошо ко мне относившийся.

Я стал горько сожалеть, что растерял связь со своими армейскими друзьями. Когда мы прощались, Леня Турчин сказал: «Ты пиши. (Он имел в виду письма.—Я. Г.). Интересно, что из тебя получится». Вскоре он прислал мне письмо из своей новой части. Я не сразу собрался ответить, уехал в Вильнюс — повидаться с родственниками, а письмо Ленино тем временем затерялось. Видит Бог, как мне теперь стыдно. Что ребята могли подумать?

Несколько лет назад меня отыскал Лева Сизов. Увидел по телевизору и попросил свою племянницу, живущую в Петербурге, найти мой телефон. Я звал его приехать — он жил под Ригой. Он отказывался. У него уже была операция на сердце. И вот уже дважды он не поздравил меня с Новым годом...

Не знаю, чем бы кончился тогда этот кризис, если бы мой школьный приятель Боря Генин, геофизик, работавший в НИИ геологии Арктики, не предложил мне поехать в экспедицию на Крайний Север. Я был на втором курсе. Мне удалось перенести экзамены на осень, а по возвращении я понял окончательно, что университетская жизнь не для меня.