Операция "Шасть!" - Евгений Журавлев

Между тем Гаубица, рассудившая, что убегать уже поздно, а закатывать скандал пока рано, отправила сильным щелчком папиросу в Пятак и, придав лицу безразличное выражение, приблизилась.

Вовчик боднул ее головой в плечико и затараторил:

– Нельчик, ты полюбуйся, каких сеструха людей подогнала к нашему стойбищу! Ведь это ж подлинное украшение провинции, тля. Как бы генофонд нации. Вот этот здоровый – Илья, матерый певец и гитарист. Не столько поет, сколько слушателю душу рвет. Кудрявый – Алексей. Если память меня не подводит, он с нашего «Луча»-кормильца инженегр, гыг! И уж точно без базара, Леха – лучший баритон Картафанья. Ну и Никита. Бэк-вокал, каких свет не видал. Пацаны, это моя Неля. Прошу всяко жаловать, а любить – ни-ни! Любовь ее как бы для меня одного. Так, Нелечка?

– Так, кролик.

Нинель Виленовна потрепала Вована по розовой щечке. С рассеянным зевком кивнула гостям, но глазками так и постреливала озабоченно. Волновали ее вопросы нешуточные. Собирается ли вездесущая троица выдать ее шашни с Пубертаткиным благоверному Мурзику? Случайно ли лягушиные заступники здесь? Ну и, разумеется, достаточно ли молодо и привлекательно выглядит она в этом купальнике для этих молодцев?

Друзья, решившие пока не форсировать события, а лишь «обозначить намерения», ответили спортсменке и красавице сдержанными улыбками. Никита, офицерская косточка, пристукнул голыми пятками, точно каблуками-шпорами.

– Да мы, Вовыч, как бы того… – сказал Илья. – С Нинель Виленовной мельком-то уже знакомы. На уровне: здрасте – до свидания.

– В глубинке оно всегда так, – подтвердил Добрынин. – Все обо всех знают, потому что хоть раз да где-нибудь встречались. Любые тайны вмиг становятся достоянием общества. Любые секреты являются секретами Полишинеля.

– Ага, – вставил слово Леха. – У нас же гламурных новостей с гулькин клюв, вот и пробавляемся чем бог пошлет. Сплетенками, пересудами. Кто с кем женился, разошелся, рога наставил или уважать заставил.

Госпожа Швепс приоткрыла ротик, будто планируя что-то проговорить, однако духу ей не хватило. Промолчала.

– Это в каком смысле рога? – насторожился Пубертаткин, почуявший, что песок под ногами сделался вдруг значительно горячее. – В каком, пацаны? Че за ботва про рога?

– Да не слушай ты его, Вован! – пришел на выручку потерявшему румянец и самообладание греховоднику Илья. – Алешка у нас известный прелюбодей. По девицам мастак, по чужим женам ходок. Вот и сводит все разговоры к одному разврату. А вообще-то, если разобраться, в нашем медвежьем углу интересных событий и помимо супружеских измен предостаточно. Недавно, слышь-ка, прокуратура дело о промышленном шпионаже открыла. У меня сестренка в Сером Замке служит, так, рассказывает, приперся давеча туда человечишка с «Луча» – противный такой, рыло кувшинное – и айда каяться! Дескать, берите меня под белы ручки, господа жандармы, тырил я, паскудник, у родной державы всякую разную мелочь в виде секретных разработок науки и техники, иноземцам продавал. Под старость совесть заела дядю, он с повинной и явился. Пообещал, кстати, сообщников выдать. Ты, Леха, должен знать этого ренегата. Фамилия еще у него такая забавная. Не то Мужественный, не то наоборот Женственный… А то и вовсе Бесполый…

– Гендерный? – подсказал Попов.

– Угу, точно, Гендерный. Фебруарий Мартович.

– А я бы, будь моя воля, – подал вдруг голос суровый, как военно-полевой трибунал, Добрынин, – предателей в сортирах топил. Или на осину в два приема. За натурализм пардон, конечно, но мы, офицеры, люди прямые.

– Брось, брось извиняться, старичок, – воскликнул Попов, звонко хлопая Никиту по плечу. – Что тут, не патриоты разве? Изменника удавить – это ж милое дело и практически священный долг каждого честного человека.

– Во-во, – подтвердил Илья. – Мы, между прочим, и без сортира можем обойтись. Даже без осины. – Он с любовью посмотрел на свои лапы. – Например, берешь эдак в левую руку одну ножку, в правую другую, и – играй гармонь, растяни мехи! Х-ха!

Когда матерый певец и гитарист с молодецким выдохом раскинул ручищи в стороны, изображая «растягивание мехов», Вован Пубертаткин ощутил, что уже не только песок под ступнями нагрелся до нестерпимых пределов. Что и макушку у него начало припекать, будто на ней адским пламенем вспыхнула шапка. Как на воре. Зато тело, будто подтверждая закон о сохранении энергии, резко остыло. И даже покрылось капельками то ли пота, то ли конденсата.

– И что? – стараясь не лязгать зубами, спросил он. – Кто у Гендерного сообщники? Кто эти п-подонки?

– Да леший его знает, – равнодушно отмахнулся Муромский. – Нам с Никитой и Лешкой их все равно не отдадут, поэтому какая разница? Э, ты чего, Вован? – делано озаботился он, заметив содрогания менеджерского тела. – Никак продрог, земеля? Ветерок, да?

– Тянет, тянет с озера… – подтвердил Попов. – Мы-то, аборигены, привыкшие, а клязьмоградскому жителю, оно, конечно, зябко.

– Иди-ка ты, Вовка, накинь кожушок на плечики, а то захвораешь, осипнешь, – посоветовал Муромский. – Как тогда петь-то будешь? Нинель Виленовна, голубушка, вы бы проводили кавалера. А то ишь позеленел, бедолага. А поверх зелени пупырышками покрылся. – Он многозначительно подмигнул Гаубице. – Совсем как лягушка-квакушка.

Дрожащий Пубертаткин, сопровождаемый мертвенно-бледной Гаубицей, заторопился к автомобилю.

У друзей-лихоборцев, провожавших грешную парочку отечески-теплыми взглядами сытых людоедов, сложилось впечатление, что петь Вовану решительно расхотелось.

Солнце неспешно клонилось к закату, как сказал бы плохонький поэт позапрошлого, посредственный романист прошлого или большой пошляк нового века. Ветерок с Пятака, недавно бывший выдумкой наших героев, превратился во вполне ощутимое движение воздуха. Черепушка папуасского каннибала, всласть накувыркавшись в траве, наточив зубки о камешки-кремешки да о хитин жучков, скакнула в «Оку». Там закатилась под диванчик и сейчас же с пугающим подвыванием засопела.

Снились ей родные края, гром барабанов и неистово пляшущие возле огня воины. И, конечно, трехведерный чан, полный питательного коктейля «Кровавый мерин» с добавлением свежих листьев каннабиса, коры йохимбе и глазных яблок гамадрила. А может, ей вовсе ничего не снилось, кроме ночного неба с яростно пылающим Южным крестом и Луной, похожей на остывшее, припорошенное пеплом кострище.

От воя почивающего лже-Доуэля, а пуще того от озерного сквознячка, проснулся вселенский дружбанолог Геннадий. Пробуждение звездного скитальца не было ни бодрым, ни радостным. Под сводами крокодильего черепа творились ужасающие вещи. Сталкивались нейтронные звезды, бесновалась вырожденная материя, безостановочно лопались суперструны и делились, подобно амебам, квазары. Темное вещество фонтанировало. Черные дыры безобразничали с пространством-временем больше, чем когда-либо. Отчего «горизонт событий» подергивался кровавым заревом, до предела смещенным в доплеровскую зону.