Оливер Лавинг - Стефан Мерил Блок

– Я знаю, что я права, знаю, – сказала Ева. – Но почему ты всегда оставляешь меня одну? Я что, такая ужасная?

– Нет, – ответил Джед. – Не ты. Я.

И вот так просто все началось снова. Как логическое продолжение сцепленных рук в тот день в фургоне фМРТ, как на их «ужинах» в полупустом доме в «Звезде пустыни», сжатые пальцы стали сжатыми телами и ртами. Сперва в этом не было особенной сексуальности. Сексом они занялись, но он просто представлялся Еве лучшим способом притянуть Джеда так близко, как ей хотелось бы, – и все равно этой близости было недостаточно. В конце концов, ее лучшая часть была далеко, в руках Марго Страут.

Со стоном мужчины, после долгого дня откупоривающего бутылку пива, Джед вскарабкался на Еву. Впоследствии она много раз будет вспоминать именно этот момент. В ее вздохе было и горе, и облегчение, и нотка сожаления – оттого, что она так использует мужа. Но ведь он был ее мужем, в конце-то концов. И его глаза в полумраке сарая уже не казались красными и водянистыми, как под флуоресцентными лампами приюта. Это были знакомые глаза, кристально-серые, устремленные на нее все с тем же вопросом, который они задавали в ее старой квартире над банком в Маратоне, словно десятилетия и бесконечное молчание теперь не разделяли их, словно Джед по-прежнему был воодушевленным незнакомцем, с которым она только-только познакомилась на смотровой площадке перед огнями Марфы. Что было в том вопросе? Нечто связанное с начинаниями, но также (она чувствовала это еще в те времена) с милосердными завершениями. «Возможно ли это?»

Но когда все окончилось и они лежали рядом в звездной вечерней лиловости, проникавшей в щели крыши, Ева думала о Мануэле Пасе. Она спрашивала себя: может ли быть, что ее руки, которые всегда понимали ее нужды лучше, чем она сама, весь этот день руководствовались не замеченными ею мотивами? Возможно, безумства ее пальцев в последние часы были лишь попыткой вытеснить воспоминания, вызванные в то утро взглядом Мануэля, чье лицо было бесстрастным и упорным, словно полная луна? За прошедшие годы Мануэль так регулярно навещал четвертую койку, так добросовестно «расследовал» самые невероятные теории горожан, что Ева поняла: он и вправду делает то, что обещал. Он действительно не мог остановиться. В Мануэле было что-то механическое, он весь был старинные сцепления и шестеренки, этакий локомотив, который не перестанет громыхать по рельсам, пока не придет к месту назначения.

Нет никакого «почему» – все эти годы Ева бесчисленное количество раз ритуально повторяла эту мантру, заклинание, отгоняющее ужасные мысли, которые по-прежнему иногда посещали ее: о Ребекке Стерлинг и о последних мрачных неделях сына, обо всем, что Ева не рассказала Мануэлю. Сколько раз она убеждала себя, что ошибается, что горе превращает ее в параноика, что расскажи она все Мануэлю, ничего бы не изменилось. И все же Ева сто раз перечитывала «Детей приграничья», и ее восхищение омрачало «ты», к которому обращалось стихотворение. А однажды, в самом конце домашнего обучения, Чарли показал ей найденную тетрадь Оливера, где были еще стихи; и тогда Ева увидела – в нескольких строчках, которые Чарли заставил ее прочитать, пока этот почерк не выбил ее полностью из колеи, – что в этих рифмованных, подростковых стихах Чарли давал этому «ты» имя: Ребекка. Не было ли своего рода ложью не рассказать об этом Мануэлю во время его частых посещений четвертой койки?

Евин ужас заставил ее вскочить на ноги.

– Думаю, мне пора, – сказала она Джеду. Тот кивнул.

Вернувшись в «Звезду пустыни», Ева обнаружила, что Чарли уже уснул; она была тронула, увидев, что он по-прежнему спит в своей глубокой мальчишеской манере, легонько постанывая на каждом выдохе.

Бесшумно ступая ребрами босых стоп, Ева подошла к джинсам, которые он швырнул рядом с кроватью, и нащупала в кармане телефон.

Раньше Ева была так уверена, что во время того давнего разговора в конференц-зале поступила правильно, что разгадка не сможет ничего изменить, что объяснение невозможного несчастья, которое вселенная обрушила на ее сына, не может быть связано с каким-либо человеком или рациональной причиной. Ева чувствовала: если и есть в этом какой-то смысл, он всегда будет реять над ней, в непознанной силе, стоящей за всеми прочими силами, – в той тайне, которая породила гравитацию и запустила звезды по их орбитам. Но время показало, что Мануэль был прав, а она ошибалась. Почему? Этот безмолвный крик в начищенное небо над пустыней, вопрос, ставший частью ее жизни и жизни Чарли тоже, этот его ужасный проект, рысканье по темным комнатам прошлого, – что он еще там обнаружит? Ева смотрела, как ее пальцы листают адресную книгу в мобильном Чарли, пока не увидела имя «Ребекка Стерлинг». Номер она скопировала к себе в телефон.

Уже лежа в постели, Ева прижала телефон к уху и слушала долгие гудки до тех пор, пока автомат не ответил ей, предложив оставить сообщение. Словно повторялась история с ее звонками Чарли несколькими днями ранее, Ева завершила вызов и позвонила снова. Наконец, с четвертой попытки, гудки прекратились и Ева уловила легкий шелест дыхания.

И тогда, впервые за долгие годы, она услышала голос настоящей, живой Ребекки Стерлинг; Ева была так потрясена, что не успела ответить, прежде чем Ребекка положила трубку. «Вы ошиблись номером, пожалуйста, перестаньте мне звонить», – сказал звучный молодой женский голос. И тогда Еве захотелось начать другой разговор, который она все это время вела в тишине и в котором так остро нуждалась. Она думала, как можно было бы объяснить все это Джеду.

Оливер, помнишь ли ты, как отец рассказывал тебе о явлении под названием «жуткое дальнодействие»? Так Эйнштейн именовал тревожное поведение запутанных частиц. Эти маленькие мерзавцы приводили ученого в замешательство; они ломали все уравнения, с помощью которых бедный Альберт пытался описать вселенную. Получалось, что, если между двумя частицами устанавливается связь, они будут перемещаться вместе, даже если их разделяют миллионы световых лет. Если одна частица дергается вверх, то ее партнер, находящийся на расстоянии нескольких световых лет, дергается в том же направлении. Что за странная сила связывает их друг с другом? Эйнштейн не мог этого понять. Но, возможно, такая же сила, слепая к галактическим расстояниям, действовала в годы после между тобой и твоей семьей. В конце концов, не ты один был заперт в глухой тюрьме, не ты один прижимался, дрожа, к ее тонким стенкам.

Отец. Долгие годы он оставался где-то на периферии вашей семейной истории, колошматя по своему мусору в полумраке сарая. Болезненная истина: он предпочел, насколько это возможно, изъять себя из твоей трагедии. Но другая истина заключается в том, что эффект жуткого дальнодействия, возможно, сильнее всего сказался именно на Джеде Лавинге. Возможно, никто другой не разделял так полно твое заточение.

Возьмем, к примеру, наугад какой-нибудь из его вечеров, через год или два после того, как ты оказался в темнице. Дом Джеда находился в плачевном состоянии – самодельная тюремная камера. Маленькое бунгало в Марфе стало новой версией его прежней мастерской, собранием брошенных вещей: недопитые бутылки газировки, недоеденная еда навынос, работающий без звука телевизор. И все же в этом дрянном домишке был праздничный вечер воскресенья.