Оливер Лавинг - Стефан Мерил Блок

– Джед! Джед! Эй, Джед!

За открытой дверью сарая виднелась фигура Джеда, который словно изображал сцену из «Техасской резни бензопилой». Профессиональный респиратор закрывал ему рот, как намордник; защитные очки делали его безглазое лицо похожим на робота; на голове у него были большие наушники. Джед занес над головой ревущую бензопилу и глубоко вонзил ее в какой-то металлический предмет перед собой; вокруг полетели стайки искр. У Евы возникло иррациональное чувство, будто ей необходимо остановить Джеда, прежде чем тот не сделал что-нибудь ужасное. Она вошла в промозглое, пропахшее железом помещение, которое казалось черным из-за огненного блеска на верстаке, и положила ладонь Джеду на спину. Тот вздрогнул, и пила, выскользнув у него из рук, зажевала несколько дюймов бетонного пола. Джед подошел к пиле, нажал на аварийный выключатель и снял респиратор.

– Ева… Господи, что ты тут делаешь?

Джед совершал какие-то неловкие движения, словно пытаясь заслонить собой внутренность сарая.

– Не знаю, – ответила Ева. – Просто подумала, может, ты хочешь узнать последние новости.

Джед вытер лоб рукавом замызганной джинсовой рубашки и сгорбился, принимая знакомую позу опустошенного человека. Когда Евины глаза привыкли к тусклому свету, пробивавшемуся сквозь щели между досками, она смогла увидеть фрагмент произведения, над которым работал Джед. Оказалось, что оно совсем не похоже на мрачные абстрактные полотна, которые виделись ей в воображении. Вовсе не те старые второсортные «ван гоги» и «мунки». К балкам сарая были подвешены человеческие фигуры, выполненные из странных материалов: заржавленных автомобильных бамперов, костей животных из пустыни, колючей проволоки, упаковок от еды… В общем, того мусора, что оставался валяться по всей округе, после того как ветер, солнце, грифы и гиены уничтожали все, что могли. И… о нет, не простые человеческие фигуры, поняла Ева. Из изломанных, ветхих плеч у них торчали ржавые крылья.

– Значит, ты теперь скульптор.

– Да не совсем, – ответил Джед. – Я не знаю, как называть эти штуки. Скульптуры? Не уверен. Мусор.

– Мусорные ангелы, – сказала Ева.

– Я бы не смог придумать названия лучше.

– Они прекрасны. Не ожидала.

– Семь архангелов.

– Кажется, их как минимум на два больше.

– Видимо, не смог остановиться вовремя, – сказал Джед.

Изувеченный лист металлолома, с которым Джед работал, – судя по всему, это была дверца старого холодильника, – испустил сдавленный стон.

– И что ты с ними будешь делать?

– Делать? Не знаю. – Джед посмотрел на Еву благодарным взглядом, полным печального понимания. – Не думаю, что они кого-нибудь заинтересуют.

– Знаешь что? О-он вер-ну-улся! – Ева по-чарлиевски произнесла реплику из какого-то старого пошлого фильма ужасов.

– Что, прости?

– Чарли. Я ему позвонила и рассказала. Насчет обследования. Не поверишь, мальчик наконец-то смог купить билет на автобус.

– Господи. – Джед посмотрел на своих ангелов и покачал головой. – Чарли. Как он? Я все время думаю и думаю.

– Ты можешь сам посмотреть.

Джед не ответил. Вопрос просто замер между ними, словно еще один подвешенный под потолок странный предмет, о смысле которого они не говорили вслух.

– Ты сказала про новости, – сказал Джед. – Что за новости? Как там Оливер?

Ева пыталась придумать несколько фраз, чтобы объяснить свой приезд в Марфу. Но ее мысли витали за шестьдесят миль к юго-востоку, рядом с Марго Страут, которая сегодня во второй раз ощупывала Оливера в поисках чего-нибудь. В поисках слов, переставших быть словами.

– Ну, у меня не то чтобы настоящие новости. С ним работают, пытаются найти способ коммуникации. Нет, на самом деле новостей нет. Но я решила, что все равно нужно сказать тебе.

Джед повесил свою пилу на крюк. В этот момент Еву охватила странная ностальгия – не как обычно, не по солнечно-ярким годам, когда вся ее семья была с ней в Зайенс-Пасчерз, но по угрюмому спокойствию дней, проведенных между «Звездой пустыни» и приютом Крокетта, по той ущербной жизни, которой только что положила конец фМРТ профессора Никела. По тем временам, когда Ева не могла надеяться на что-то конкретное, а потому могла питать самые смелые надежды; по жизни, в которой были только мать и сын – и безумные надежды, что связывали их воедино. По временам, когда Оливер принадлежал только ей.

За стенами сарая поднялся ветер, со свистом врываясь в щели между деревянными досками. Когда он стих, воцарилась девственная тишина.

– Мы сделали для него все, что могли, правда ведь? – услышала Ева собственный голос.

– Это ты про что?

– Про Оливера. Иногда я просто не понимаю. Иногда я спрашиваю себя, может, ему было бы лучше, если бы мы просто отпустили его. Ты об этом задумываешься? Каково ему. Даже сейчас.

Ева смотрела, как пальцы Джеда выпрямляют кусочек металла, потом сгибают его снова. Когда Джед повернулся к Еве, она увидела, что его лицо преобразила восхитительная ярость. Стоя здесь, рядом с Джедом, Ева понимала, что в ее вопросе скрывался еще один вопрос. Мысль, которая преследовала ее в сумерках ее жизни. Желал ли когда-нибудь Джед, чтобы приют Крокетта сделал с их сыном то, для чего этот приют и был предназначен: позволил какой-нибудь инфекции или врачебной халатности освободить их от необходимости решать, от бесконечной спирали сомнений, самобичевания и жгучего отупляющего горя, которое они проживали каждый день?

«Ты можешь уйти», – однажды сказала Ева Оливеру, повторяя реплику, которую десятки раз слышала в фильмах, и со страхом прислушиваясь к словам, выходящим у нее изо рта. Но настоящий стыд у нее вызывало – по сей день – слово, которое сорвалось у нее с губ как логическое завершение фразы: «Пожалуйста», – добавила она.

– Ты делала все, что могла. – Словно молотком, Джед стукнул кулаком по верстаку, потревожив металлическую стружку. – Что ты еще могла сделать? Какой у нас был выбор? Скажи мне. Я весь внимание.

Ева пожала плечами. Часть ее хотела крикнуть, что согласна, другая часть – в стиле Джеда оставить вопрос без ответа, чтобы его столь редкий гнев разгорелся сильнее. Неужели это и есть ее муж? Неужели страдания и тяжелые запои наконец-то преобразили его? Внезапно застарелое напряжение щелкнуло где-то внутри нее, словно неудовлетворенный позыв чихнуть. У Евы возникло иррациональное, лихорадочное ощущение, что Джед может ее ударить. Но Джед разжал кулак, и вместо ссоры Ева выбрала нечто другое – почти не хуже. В три шага она приблизилась к мужу, прижала кончики пальцев к грязной плоти руки, ощущая под ними ошеломительно грубую кожу. Они сплели пальцы и долго смотрели на свои руки, словно на новую скульптуру, которую только что создали. Что они создали? Двух мальчиков, конечно, но что за странную конфигурацию породили они вдвоем, еще до того, как появились их дети? Нечто абстрактное, не особенно красивое, но, безусловно, такое, что арт-критик назвал бы гипнотическим; и маловероятные метаморфозы они могли претерпевать только в присутствии друг друга. Те краткие годы в начале их брака, когда в них обоих преобладали лучшие стороны, прежде чем их потаенные, скрытые сущности – Евино желание держать всех поблизости, желание Джеда никого не иметь поблизости – победили. И как же так получалось, что даже сейчас – даже сейчас! – Ева приняла несколько секунд его безраздельного внимания как драгоценный подарок? Даже сейчас, стоило Еве только увидеть Джеда, ее справедливый гнев исчез и ей захотелось только одного: чтобы Джед сказал, как сильно скучает по ней, как сильно ему ее не хватает.