Февральская сирень - Людмила Мартова

Все дамы, а также члены их семей вообще приходили на помощь по первому зову. Вот и сейчас секретами, как подобрать ключик к Ольге Широковой, с Иваном поделился муж Натальи Леонид Удальцов. Профессор кафедры русского языка, он много лет проработал вместе с Ольгой Сергеевной, да и самого Широкова знал достаточно хорошо. Именно он рассказал Ивану всю историю их семьи, а также составил точный психологический портрет Ольги, который помог майору Бунину правильно выстроить разговор с ней.

— Скажите, Ольга Сергеевна, а ваш муж давно дружит с Александром Васильевичем Гоголиным?

— С молодости. Знаете, молодые педагоги в вузе всегда держатся вместе. Преподавательская среда очень консервативна. И интриг в ней ничуть не меньше, чем среди актеров. Старые, умудренные опытом и сединами, не очень охотно уступают дорогу молодежи. Отдают самые неудобные пары, сверх меры нагружают писаниной. Поэтому молодняк, даже с разных кафедр, старается держаться вместе. Мы праздники вместе отмечали, в походы ходили. Молодость — веселое время.

— Но ведь Гоголин младше вашего мужа.

— Ну и что? — Ольга пожала плечами под безукоризненным строгим пиджаком. — Вообще-то это я их познакомила. Наши семьи дружили. Бабушка Гоголина хорошо знала моих родителей, поэтому я с ним практически выросла. Мы на многих праздниках встречались.

— Бабушка?

— Да. Ее звали Аделаида Сергеевна, она была чуть ли не дворянских кровей, по крайней мере, держалась очень благородно. Муж ее — генерал, областной военком, оттуда мой отец его и знал. Дочка у них была какая-то непутевая. Тихая, бледная, то ли мышка, то ли моль. И вдруг родила без мужа. Как раз Сашку и родила. Они фрустрированы, конечно, были ужасно, но из дома ее выгонять не стали, Сашку приняли и воспитывали. Аделаида Сергеевна ему практически за мать была. Дочка ее все стихи читала, иногда у нее нервные срывы бывали, они ее тогда потихоньку в психбольницу укладывали, в нервное отделение. Она как растение жила, практически из дома не выходила. Переводила с английского, так рукописи эти забирать и отдавать Аделаида Сергеевна ездила. И Сашка. Сколько я его помню, всегда при бабушке был.

— А потом?

— А что потом? Генерал умер, Сашка, наверное, класс в пятый ходил. Бабушка его дальше одна тянула, матери не доверяла. Мы с ним нечасто виделись. Только на детских праздниках. Аделаида Сергеевна до них была большая мастерица. Я таких замечательных дней рождения, как у Сашки, ни у кого больше не видела. С конкурсами, призами, театрализованными представлениями. Потом мы стали старше, праздники прекратились. И несколько лет мы с Сашкой не виделись. Ну, то есть встречались, конечно, в институте, привет, привет. Я на филфаке, он на биофаке, друзей общих нет.

Я знала, что у него бабушка умерла, что они с матерью вдвоем остались. А потом она то ли замуж вышла, то ли просто мужика какого-то в дом привела. Сашка переживал очень, прямо с лица спал. В институте дневал и ночевал, все опыты на своих растениях ставил. Поэтому никто и не удивился, что он после института на кафедре остался, в аспирантуру поступил.

Я на последнем курсе замуж за Павла вышла. Тоже в аспирантуру поступила. И начали мы общаться уже как молодые преподаватели, тем более что потом квартиру в одном доме получили.

— А как же ему квартиру дали, у него же было жилье? — полюбопытствовал Бунин.

— Ну, я же сказала, что мать у него замуж вышла. Прописала этого своего мужа к себе. А он своих детей от предыдущего брака прописал. В общем, по метрам Сашке квартира была очень даже положена, а жить с матерью и ее новой семьей он уже не мог совсем.

— То есть вы общались. А вас не удивляло, что Александр Васильевич не женится?

— Простите, вас как зовут?

— Иван Александрович.

— Видите ли, Иван Александрович, я одной из первых узнала, что Сашка — голубой. Мы одной компанией долго общались, понимаете? И Сашка своих пристрастий и не скрывал никогда. Именно поэтому с ним было очень здорово дружить. Мужчины-гомосексуалисты лучше всех понимают женщин.

— А ваш муж?

— Знал ли Павел? Нет, конечно. Он, видите ли, входит в российское большинство, которое считает нетрадиционную сексуальную ориентацию отклонением, поэтому мы никогда с ним эту тему не обсуждали. Он просто дружил с Сашкой, ничего не зная о его… м-м-м… предпочтениях. Они обсуждали искусство, литературу, поэзию. Мой муж, знаете ли, вообще всегда был человеком, крайне далеким от бытовых сторон жизни. Он женился на мне довольно поздно, поэтому в холостяцкой жизни Гоголина не видел ничего странного.

— А как он отнесся к тому, что Александр Васильевич усыновил ребенка?

— С уважительным непониманием. Сам он на такой поступок не способен, но отнесся к этому как к доброму чудачеству.

— А вы?

— Что я?

— Вы, зная о пристрастиях Гоголина, не сочли это двусмысленным?

— Сочла, — чуть резче, чем раньше, ответила Ольга Широкова. — Но я предпочла закрыть глаза на эту двусмысленность, за что и поплатилась.

— В смысле?

— Простите, Иван Александрович, можно я закурю?

— Да, конечно. — Иван пододвинул к ней пепельницу и предупредительно щелкнул зажигалкой.

— Я, в общем-то, не собиралась перетрясать на людях грязное белье моей семьи, — сказала она и затянулась. — Но понимаю, что интересуетесь вы явно неспроста. Видите ли, Иван Александрович, дело в том, что Гоголин совратил моего сына.

— Что-о-о-о?

— Феде было лет девятнадцать. Он понимал, что трещина между мной и Павлом растет, страдал от этого, он был очень домашним ребенком. И потянулся к Гоголину, который его привечал, расспрашивал про музыкальные успехи, давал советы, дарил пластинки, редкие, дорогие, которые было трудно достать. Паша в их дружбе не видел ничего предосудительного, он же не знал про Гоголина, а я была с утра до вечера занята, и когда все поняла, было уже поздно.

— И вы не рассказали мужу?

— Нет, он бы не пережил такого удара. Для него это было бы чудовищно. А для меня Федя — мой сын, и я люблю его любым. Их роман длится уже много лет, хотя я знаю, что у Феденьки бывают и другие мужчины.

— А как к этому относится Гоголин?

— Думаю, что он про это не знает. — Она снова с силой затянулась.

— Вы так спокойно про это говорите…

— Когда я про это узнала, мне хотелось расцарапать Сашке лицо. Но Федя был уже совершеннолетний. И если его это радовало, то я бы ничего не добилась запретами, только психику бы ему искалечила. Поэтому я решила просто оставить все, как есть.

— То есть вы самоустранились?

— Считайте так. Как раз в это время в моей жизни наступил новый этап. Я стала жить так, как всегда мечтала. Я все для этого сделала сама. Мне никто не помогал. И тащить за собой в новую жизнь проблемы старой семьи мне не хотелось. В конце концов, Федя жив, здоров и счастлив. Для матери этого вполне достаточно.