Зодчий. Жизнь Николая Гумилева - Валерий Шубинский

Здесь любопытен трезвый взгляд на творчество сверстника, который через несколько лет станет товарищем и сподвижником Гумилева. Такое же трезвое понимание пустоты звучных стихов рано вошедшего в моду Городецкого видно и в гумилевской рецензии на книгу «Русь», напечатанной впоследствии в первом номере «Аполлона». Но по отношению к Брюсову о трезвости не было и речи. Гумилев никак не понимал, что время ученичества кончилось, что учитель больше ничего не может ему дать — особенно в том, что касается духовной сущности поэзии.

Между тем уже зимой — весной 1908-го из-под пера Гумилева выходят такие неожиданно зрелые — прежде всего по мироощущению — вещи, как «Выбор» и «Основатели». В этих стихах, может быть, впервые прорывается та весть о «месте человека во Вселенной» (цитируя его великого друга), которую несут вершинные гумилевские книги — «Костер» и «Огненный столп».

И:

И уже совсем немного отделяло Гумилева от его первых шедевров — таких как «Заводи» или «Молитва».

5 сентября 1908 года Гумилев пишет Кривичу:

Таким образом, покидая Петербург, поэт сам не знал, куда направляется — то ли в Швейцарию, то ли в Абиссинию. Денег при этом с собой у него было очень мало — очередное «паломничество Чайльд-Гарольда» совершалось вопреки воле отца. Скорее всего, Гумилев потратил на него гонорары из «Речи».

7 сентября Гумилев приезжает в Киев, где проводит два дня.

9 сентября он выезжает в Одессу, откуда 10-го в 4 часа пополудни на пароходе Русского пароходного общества через Синоп, Бургос, Константинополь, Салоники отбывает в Александрию.

В Египет он прибыл 1 октября и провел там пять дней.

Египетская история и культура в начале XX века были для европейцев несколько более экзотичны и таинственны, чем для нас. Собственно, до наполеоновской эпохи европейцы знали о Египте только то, что поведали им греки. А для греков Египет с его пирамидами, сфинксами, царственным инцестом тоже был загадкой — соблазнительной и раздражающей, как всякая древняя, пережившая свой золотой век цивилизация для цивилизации молодой. Эллины и презирали варваров из нильской дельты, и приписывали им невероятные познания, восходящие к незапамятной древности. Эти представления унаследовала средневековая Европа. В XVI веке Европу охватило увлечение «герметическими книгами», из которых якобы почерпнули всю свою мудрость Платон и другие греческие философы. Адептами герметизма были Парацельс и Джордано Бруно. Уже спустя столетие было доказано, что эти сочинения, приписывавшиеся некоему Гермесу Трисмегисту, египетскому магу, — подделка поздней эллинистической эпохи. Но оккультисты XIX века, которых читал Гумилев в Париже, охотно ссылались на герметическую премудрость. «Египетские жрецы забыли многое, но они ничего не изменили…» — писала, в частности, Блаватская. По ее словам, «тайные знания», содержащиеся в египетских свитках, восходят к Атлантиде.

Когда генерал Бонапарт в сопровождении десятков тысяч солдат и десятков ученых прибыл в Египет, положение стало меняться. В 1822 году Шампольон расшифровал иероглифы, и настоящая египетская цивилизация, земледельческая и бюрократическая, совсем не таинственная, но богатая и сложная, возникла перед глазами европейцев. Она интересовала, к примеру, молодого Мандельштама — и не слишком интересовала Гумилева. В малоудачной пьесе «Дон-Жуан в Египте» он (метя в своего приятеля-неприятеля Владимира Шилейко) высмеивает ученых-египтологов, «лакеев», возящихся со всякими там Псамметихами.

Потом был эллинизм, великая Александрия, этот античный Петербург, эпоха Птолемеев, Антоний и Клеопатра. Подплывая к Александрии, Гумилев (должно быть) мысленно повторял чуть ли не самые знаменитые строки своего любимого мэтра:

(«Египетской кормой» «вся Москва» за глаза именовала Нину Петровскую.)

Впрочем, может быть, Гумилев вспоминал и «Александрийские песни» из книги «Сети» нового, недавно дебютировавшего поэта Михаила Кузмина, которую он отрецензировал для «Речи». Александрия Кузмина — это как раз город эпохи эллинизма, город ученых поэтов и безумных философов-гностиков, возвышенной любви и утонченного разврата…

…А еще потом были Рим, Византия, арабы. С 1250 года Египтом владели мамелюки — правители, называемые рабами; именно так — «раб» — переводится слово «мамелюк». Это и были сначала рабы — тюркские рабы-воины, купленные местным султаном и свергнувшие его. В 1382-м очередной султан уже новой, мамелюкской, династии, чтобы меньше зависеть от своих соплеменников, купил новых мамелюков — черкесов. История повторилась в точности: теперь к власти в Египте пришли черкесские мамелюки.

Мамелюки полтысячелетия были полными хозяевами Египта, на словах признавая верховный суверенитет Порты. Это продолжалось вплоть до начала XIX века, когда власть в стране захватил Мухаммед Али, албанец. Он добился официального признания автономии и начал модернизацию страны. Наконец в 1882 году Египет оккупировала Англия.

История предопределила структуру египетского общества. Наверху — очередная власть: мамелюки, турки, албанцы, англичане. Ниже — арабы. Еще ниже — копты, собственно египтяне, феллахи, то есть крестьяне, потомки народа фараонов.

Александрия начала XX века была типичным колониальным городом. Хотя из 227 тысяч человек, населявших город, европейцы («франки», как их по древней традиции здесь называли) составляли лишь 20 процентов, европейская часть города была гораздо больше туземной. Здесь, на главной площади, украшенной памятником Мухаммеду Али, находились консульства европейских держав. В Александрии жили греки и итальянцы, англичане и французы. Город рос и богател, превращаясь в респектабельный средиземноморский курорт. От времен Александра Македонского и Клеопатры, Феокрита и Каллимаха почти ничего не осталось. Лишь иногда, торопясь на свою муниципальную службу, проходил по улицам тихий большеглазый человек. Не исключено, что он повстречался и молодому Гумилеву. Конечно, тот не догадывался, что перед ним — соплеменник Каллимаха, великий поэт и великий знаток александрийских древностей Константинос Кавафис. Впрочем, Гумилеву его имя ничего не сказало бы. Ничего не сказало бы имя Кавафиса и автору «Александрийских песен», побывавшему здесь в 1895 году.