Кромешник - О'Санчес

Теории выдавались на-гора одна причудливее другой, а страна жила и развивалась по своим законам. Шесть с половиной миллионов квадратных километров суши раскинулись просторно – от дышащей лютым холодом Антарктиды на юге до тропических широт на севере. С правого бока расположилась чёрная Африка, с левого бока Фолклендские острова (которые все-таки удержала за собой бывшая владычица морей и на которые, помимо Бабилона, издавна претендовала Аргентина), а за ними Южная Америка. Если лететь над Бабилоном-страной с юга на север, то можно видеть, как унылая гибельная тундра сменяется непролазной тайгой, та, в свою очередь, – ещё более непролазной сельвой. А дальше надо перебраться через Испанские Горы, чтобы увидеть поля, леса, города, реки и, наконец, Северное побережье – гордость и отраду Бабилона. Именно здесь, на площади в одну восьмую общей территории страны, проживает шестьдесят миллионов из ста пятидесяти, составляющих население Бабилона-страны. Но ошибкой было бы думать, что жизнь и цивилизация поселились только на приветливом, постоянно солнечном севере. Два крупнейших города страны – Бабилон и Иневия (семь и пять миллионов населения соответственно) – расположились ниже к югу. Иневия – на равнине, на пересечении крупнейших водных артерий страны. Это торговый, купеческий город. Здесь же угнездилась индустрия развлечений, крупнейшая товарная биржа всего Южного полушария, золотая биржа, вечный конкурент Лондонскому клубу. Бабилон-столица, по неизъяснимой прихоти англичан, расположилась на двести восемьдесят километров южнее и западнее, на самом побережье океана. Это промышленный и политический центр страны. Здесь заседает смирный ручной парламент, здесь расположен президентский дворец – символ государственной власти. Сам президент предпочитает жить за пределами мегаполиса, поближе к природе. Для этого существуют многочисленные дачи, которых президент построил более десятка за полтора десятка лет своего бессменного правления. В Бабилоне высокая влажность, постоянные туманы. Лето, как правило, холодное и дождливое, зима из-за тёплых океанических течений относительно мягкая.

После Второй мировой войны Бабилон упрочил свою репутацию захолустья, не пожелав открыть шлагбаум перед новыми временами в экономике и жизни. Бабилон, будучи столицей, в полной мере ощутил на себе последствия такой политики: когда-то прекрасный, он внушал жалость своими облупившимися дворцами, грязными и разбитыми проездами, вонью всегда переполненных помоек и безликими трущобами старых рабочих районов.

Но примерно через десять лет прежний президент впал в маразм и был смещён. Его преемник, нынешний президент, выпускник Вест-пойнтовской академии вооружённых сил США, настежь распахнул форточки во внешний мир, развязал руки промышленным и финансовым магнатам и через внешнюю разведку получил в руки секрет производства ядерной бомбы. Так Бабилон стал шестой ядерной державой и в силу этого занял место постоянного члена безопасности ООН. Однако чаяния радетелей всех мастей за права человека не сбылись: Бабилон был и остался тоталитарным режимом, новый президент – умеренным диктатором. Обширные, в полстраны лесные массивы, многочисленные газовые и нефтегазовые месторождения, урановые рудники – все это придавало режиму большую экономическую устойчивость и независимость от внешних факторов. Но главное достояние государства – уникальные золотые рудники и прииски. Именно они заставляли руководство стран – опор мировой демократии закрывать глаза на чудачества местных вождей и дружить с ними напропалую. Столица медленно преображалась, приобретая вслед за Иневией среднеевропейский лоск, но помоек и трущоб – сделай два шага от центра – оставалось предостаточно.

Население Бабилона-города все ещё сохраняло этническую пестроту, люди старались сохранить чувство локтя: ирландцы с ирландцами, чёрные с чёрными, китайцы с китайцами. Если не считать китайского и некоторых других языков, имеющих крайне ограниченное хождение в соответствующих гетто, население страны было двуязычным. Английский сохранил статус официального языка, на нем в основном велось делопроизводство; бабилос же был более простонародным. Так, если официальная правительственная газета «Солнце Бабилона» издавалась на английском языке, то все бульварные газетёнки – на бабилосе, потому что если разговорным английским владели все, то английскую письменность знал далеко не каждый обыватель. От Старого Света осталась ещё одна забавная особенность, неизвестная более нигде в южном полушарии. Все знали, что декабрь, январь, февраль – в Старом Свете зимние месяцы, а здесь летние. Но в эстрадных песенках, в поэтических и идиоматических выражениях было принято отражать календарную символику Старого Света: «Январский мороз позабытой любви», «Июльские грозы, как жёлтые розы», «Hе май месяц, начальник…» и т. п.

Микрорайоны, где население перемешалось, назывались винегретными. Крайне неблагополучными кварталами считались винегретные и чёрные. За ними следовали айсорские и ирландские, следом итальянские, самым спокойным слыл Чайна-таун. Там тоже, случалось, грабили и убивали, но почти всегда – своих, без шума и массовых побоищ.

В окраинном, винегретном, примыкавшем к ирландскому, районе, где селилась шантрапа, не помнящая или не признающая кровного родства с далёкими предками, в семье отставного урки и вечно пьяной дворничихи родился мальчик, которого назвали Гекатором, или попросту – Геком. Гекатор Сулла не помнил своей матери – она умерла в католическом лазарете от гнойного перитонита в возрасте сорока двух лет, когда Гекатору ещё не исполнилось четырех. Он был у неё поздним и единственным ребёнком, хотя попыток стать матерью она не прекращала, начиная с четырнадцати лет, с любым желающим. Все, что у Гека осталось от матери, – тусклая цветная фотография: мать, короткая и некрасивая, стоит в осеннем парке среди жёлто-багровых деревьев. У неё на руках белый свёрток, перетянутый голубой лентой. Позднее отец в припадке пьяной безадресной злобы сжёг фотографию, и у Гека не осталось ничего, чем бы он дорожил.

Отец был десятью годами младше своей подруги, он гнал самогон, это было его профессией всегда, сколько помнил Гек. Пойло получалось крепкое и дешёвое, постоянные потребители поговаривали, что и вкусное. Своего зелья отец, будучи при деньгах, не употреблял, а покупал только «казенку» – водку, виски, ром, бренди – под настроение, как он говаривал окружающим. Околоточный почти никогда не препятствовал Ангелу – так прозвали отца Гека – в его занятиях, изредка сволакивал его, пьяного в стельку, в участок до утра, там давал несколько раз в морду, утром же отпускал как ни в чем не бывало. Из-за безнаказанности такой тянулась за Ангелом дурная слава осведомителя и провокатора. Но поскольку серьёзные люди с ним не водились и отраву у него не покупали, то ему и это сходило с рук. Ходили также слухи о его бурном прошлом: дескать, законным ржавым уркой катился Ангел по южным лагерям и на воле, да где-то оступился… а то и скуржавился. Всякое слышал Гек, не знал, чему верить, но уж чего не отнять – блатных песен знал отец множество. Одну, про адвоката Шапиро, отец особенно любил и исполнял на кухне почти каждый вечер безо всякого аккомпанемента. Сначала Гек думал, что Шапиро – блатной термин, обозначающий еврейскую национальность, и только в школе понял, что это просто фамилия.

В маленькой однокомнатной квартирке, кроме двух кроватей, шкафа и стола с двумя стульями, не было ничего, не имеющего отношения к изготовлению браги и самогона. Запах от барды был таким густым и крепким, что не умещался в квартире и норовил вытечь сквозь дверные и оконные щели во двор и на лестничную площадку, благо квартира находилась как бы на отшибе лестничной клетки первого этажа и имела отдельный вход с улицы.