Секс без людей, мясо без животных. Кто проектирует мир будущего - Дженни Климан

— Все это завязано на том, что значит быть человеком, да? — говорю я.

— Правильно.

— Так мы господствуем над миром. И мы господствовали настолько хорошо, что теперь мир уничтожаем.

— Верно.

Чистое мясо изменит наше представление о том, что значит быть человеком: людям больше не придется жить за счет животных. Но если мясо — это культурное явление, а не естественное, то в наших силах изменить культуру, не полагаясь на технологии. Культура и так уже изменилась: мужественность больше не определяется умениями разжигать костер и убивать. Да, чистое мясо может стать переходным продуктом, который отучит нас от убийства животных точно так же, как секс-роботы могут стать метадоном для педофилов. Но оно же может продлить нашу зависимость и вынудить полагаться на безликие транснациональные ­компании в сфере основных продуктов питания. Вместо того чтобы сложить власть над ­животными, став настоящими веганами, мы передаем еще больше власти отстраненным корпорациям.

— А это не подтолкнет нас к миру, где мы будем еще больше полагаться в производстве еды на очень специализированную технологию и корпорации, тогда как раньше были в этом самодостаточны? Скажем, крестьянин из Вьетнама может сам себе вырастить свинью для пропитания. В будущем, где убивать животных запрещено, а есть их — все еще нормально, мы сами себя лишаем власти, полагаясь на технологии.

— Да. И я полностью с вами согласен, — отвечает он тут же. — Я привожу в пример микропивоварни или «микролавки мясников», чтобы проиллюстрировать, что эти технологии необязательно ассоциировать с корпорациями, которые производят мясо где-то далеко-далеко, в странах с низкой оплатой труда.

— Но только ведь так не получится, правда же?

— Ну… знаете… микропивоварни все-таки существуют.

— Но пьют люди «Хайнекен» и «Будвайзер». Микропивоварни есть, но это 0,5% рынка.

— Да, и все же они есть. Сейчас это 0,5% рынка, но мы не знаем, во что они эволюционируют. Но я полностью согласен: факт в том, что люди скорее заплатят за килограмм говядины 4,99 фунта, чем пять, и если захочешь поставить цену 4,99 вместо пяти, производство придется значительно увеличить. А затем надо смириться с тем, что мясо производят очень-очень далеко. Видимо, таков потребительский рынок.

— Вам не кажется, что это мрачная, пугающая мысль?

— Да, но надо смириться с мрачной стороной человеческой расы. Я не верю, что мы — жертвы больших корпораций. Мы сами даем им возможность становиться большими корпорациями. Здесь я склонен к очень либеральному подходу: если уж так происходит, то это, должно быть, воля народа. Я бы предпочел микропивоварни, но это не в моей власти. Если Unilever захочет культивировать колбасу, мне их не остановить.

Чистое мясо — один из множества возможных вариантов развития событий при условии, что мы продолжим питаться плотью животных. Мы всегда в силах отказаться от мяса или есть его намного меньше. Вот где настоящая сила: в обуздании наших желаний, а не в освоении технологий. Пока мы этого не сделаем, мы будем все больше отстраняться от производства продуктов и чувствовать все меньше ответственности. Мы будем поддерживать мышление, которое и привело к этому мясному хаосу.

Тихоокеанский центр фертильности на бульваре Уилшир в Лос-Анджелесе — это место, где люди, у которых есть все, делают себе детей. Стены приемной обиты кремовой кожей, диваны — жатым бархатом цвета норки и слоновой кости, под хрустальными люстрами стоят горшки с белыми орхидеями. Это место можно легко принять за примерочную в элитном свадебном салоне, но всё выдают изображения на плоском экране на одной из стен: фотографии новорожденных в рукавичках-антицарапках, благодарственные записки, постановочные семейные рождественские открытки, маленькие головки в благодарных руках. Снимки младенцев поднимаются вверх по экрану и исчезают, как пузырьки шампанского.

Слева от меня сидит высокая хрупкая женщина в синих легинсах и беговых кроссовках. Ей не больше 25. Укороченный свитшот открывает загорелую кожу, невозможно плоский живот и тонкую талию; короткие обесцвеченные волосы, темные ресницы и деликатный подбородок могут принадлежать лишь модели. Лебединая шея согнулась над айфоном, тонкие пальцы прокручивают инстаграм, длинные ногти время от времени что-то нажимают. Справа от меня сидит другая женщина: немного старше, но столь же эффект­ная. На ней вязаная шапка соломенного цвета и никакого макияжа, а ладони такие миниатюрные, что айфон в чехле с инкрустацией приходится держать сразу обеими руками.

Наконец меня готов принять доктор Викен Саакян. Я иду по коридору, увешанному фотоколлажами в черных рамках. На одном из них новорожденный в колпаке Санта-Клауса сидит в красном рождественском чулке. На другом — двое мужчин со слезами на глазах, каждый баюкает на руках спеленатого младенца-близнеца.

За 25 лет работы специалистом по фертильности доктор Саакян помог создать семьи тысячам самых привилегированных людей со всего мира. Его клиенты — натуралы и геи, стар и млад — съезжаются со всего земного шара, особенно из Китая, а также из Великобритании и других частей Европы, где суррогатное материнство запрещено или находится под очень строгим контролем. В Калифорнии суррогатным матерям разрешается зарабатывать на вынашивании чужих детей, а правовая система ставит права потенциальных родителей выше прав любых третьих сторон, которые могут участвовать в создании их детей. Именно из-за этого штат приобрел репутацию одного из лучших мест в мире для суррогатного материнства.

Какими бы разными ни были клиенты Саакяна, у них есть кое-­что общее: им по карману его услуги. Если вы готовы использовать чужую яйцеклетку, сперму или матку и можете себе это позволить, с Саакяном возможно все.

— Деньги решают все. Если у вас есть деньги, то будет и ребенок, — говорит он мне меньше чем через пять минут после того, как я усаживаюсь напротив него за огромным черным столом в монохромном угловом кабинете. Рядом с клавиатурой лежит подстаканник со словами «Дети — такой хороший способ делать людей», пластмассовые фаллопиевы трубы и матка и стеклянное пресс-папье с лазерной гравировкой в виде младенца.

— Грустно, но такова жизнь, — поправляется он. — Хотя вообще-то не грустно, а довольно радостно. Во время интернатуры я чуть не ушел из этой области, потому что было слишком печально. Девяти из десяти наших пациентов приходилось звонить и говорить: «Вы не беременны». Теперь же ситуация повернулась на 180 градусов: когда я начинал, у этой технологии был ничтожный шанс на успех, теперь же она эффективна практически во всех случаях. Я верю в такую науку. Я верю в баланс семьи и карьеры, выбор пола будущего ребенка, выбраковку аномальных эмбрионов, использование донорских яйцеклеток, донорской спермы — все это моя работа. Я люблю свою работу. Наша главная цель — приносить людям радость.