Дольмен - Михаил Однобибл

Все трое глядели на мелькавшее в окне море, мимо которого шел поезд. Поликарп принялся считать буны, досчитал до ста, сбился со счета и сказал:

– Немолчношумящие волны смоют все. Может быть, и стоит. Если бы я не знал вас, мне было бы не жаль. Но когда познакомишься с кем-то так, что видишь их глаза, то не можешь уже так просто умыть руки… морской водой. И потом, она бы не простила мне, я думаю. А я ведь все еще надеюсь встретиться с ней. На асфоделевых ли лугах или гораздо дальше. Я не знаю, где она, и это меня угнетает.

– Да кто это – она? – спросил Александр.

Но бомж не расслышал или сделал вид, что не расслышал.

Когда они вышли на хостинском вокзале, Поликарп, топнув по горячему перрону ногой, отчего из ближайшего кустарника вспорхнула стая всполошившихся воробьев, воскликнул:

– Ненавижу поезда, грузовики, автобусы, авто и всю технику до седьмого колена! Сколько езжу – никак не могу привыкнуть.

Но, чтобы добраться до Воронцовской пещеры, пришлось опять ехать в ненавистном транспорте, хотя, будучи один, Поликарп, конечно, не полез бы в тесное маршрутное такси, а пошел бы пешком. Водитель косо смотрел в зеркальце, отражающее салон, но когда Елена заплатила за одного бомжа, как за троих, шофер немного успокоился, хотя не переставал выглядывать подозрительную троицу в зеркальце.

Первой земляной дырой на их пути была Воронцовская пещера. Возле пещеры оказался разбит палаточный городок туристов, поэтому Елена сомневалась в успехе предприятия. Отец Поликарпа – ведь он, видимо, страшный нелюдим – вряд ли выбрал для себя такую пещеру, в которую то и дело суются жадные до впечатлений люди. Выходит же он когда-нибудь из своего укрытия, чтоб добыть какую-то еду, даже если ему достаточно желудей и трав, как уверяет Поликарп. Но осмотреть пещеру все же не мешало: туристы бродят только в самом ее начале, на небольшом пятачке, не отваживаясь забираться вглубь. По слухам, лабиринт пещерных ходов и переходов, становясь все более разветвленным, уходит под землю и, как говорил в походе пятидесятилетней давности покойный учитель физкультуры, достигает центра Земли.

Александр разбил палатку в непосредственной близости от входа в пещеру, с тем чтобы утром опередить туриков, которые долго не ложились, жгли костры и пели про солнышко лесное.

Елена специально для бомжа взяла в дорогу консервированные бобы, они с Сашей собирались есть тушенку, которая никак не напоминала мясо коровы, принесенной в жертву, и не подходила для Поликарпа. Но когда она сунула ему котелок с теплыми бобами, тот, ткнувшись в них носом, помотал головой и отдал котелок.

– Бобы не черные, и это не мясо, – попеняла бомжу Елена.

– Я знаю, прекрасноволосая, но это женская еда.

– Какая еще женская еда?! – воскликнула ошарашенная Елена. – Разве еда бывает мужской или женской?

– Если ты, волоокая, съешь боб, то освободишь от сна смерти кого-то из своих предков. Может быть, даже и… А если я съем боб, то кто-то не сможет родиться, потому что я никого не могу родить.

– Ничего себе заявленьице! – воскликнул Саша. – Никогда такого не слышал! Значит, получается, мужчина тут ни при чем, – он покосился на бабушку Елену, – я имею в виду зачатие. Съела боб – и родила! А не съела – не родила. Хорошенькое дело!

Елена тоже в полном недоумении смотрела на бомжа: шутит он, что ли? Но Поликарп стал так настойчиво совать ей эти бобы, что она не в силах была отказать ему и съела продукт, чтоб не пропал.

Впрочем, даже по Поликарповой системе зачатия ей не удастся никого родить, потому что она все еще ребенок, а не девица. Елена сунула в горячую золу картошку, надо же этого чудака чем-то кормить…

Легли пораньше, бомж остался снаружи и отказался от одеяла. Впрочем, бабушка с внуком ничему уже не удивлялись.

Перед походом достали снаряжение, которое могло понадобиться в пещере, оделись потеплее, обули болотные сапоги, на голову водрузили рабочие каски с прикрепленными к ним фонариками и отправились. Правда, Поликарп не пожелал вносить изменений в свой костюм и только согласился взять фонарь.

Шли гуськом: бомж с рюкзаками впереди, бабушка с внуком следом.

Когда спустились по выбитым в горе ступенькам в нижний ярус, ход расширился до того, что искатели смогли идти рядом. Дойдя до пересечения трех ходов, они выбрали центральный и пошли по нему. Александр ставил мелом метки на влажных, будто запотевших стенах, чтобы сыскать дорогу назад. Кружа по извилистым проходам, которые порой оказывались ложными, путники прошли около километра. И вдруг ход оборвался – пришлось обвязаться и спуститься почти на десяток метров вниз. Поликарп лез первым и принял Елену, которая, хоть и лазала по деревьям лучше любого мальчишки, по отвесным скалам никогда еще не спускалась. Пережив несколько головокружительных моментов, она попала в лапы бомжа, который поймал ее, точно летящую белку, и поставил на камни.

Внизу был громадный зал с гроздьями сталактитов, похожих на сосульки; задрав головы, они осветили налобными фонариками эти известковые заросли, а белые стены зала, по которым скакал свет фонарей, бормотали о зиме. Из зала вели целых пять черных ходов. Поликарп, направив туда фонарик, выбрал третий, и все двинулись следом. Через какое-то время ход сузился и потолок опустился, пришлось идти внаклонку, а бомж встал на четвереньки и стал помогать себе на ходу руками, передвигаясь и таким способом очень легко. Потом им пришлось лечь на спину, как советовал сыну Самолетов, и, отталкиваясь подошвами, ползти по грязным, мокрым и острым камням. Потолок навис уже так низко, что, казалось, приподними голову – и упрешься носом. Бомж пару раз застрял в шкуродере, ни туда, ни сюда, и Саше, который полз первым, пришлось тащить его за руки, а Елене толкать в ступни. Наконец эта кроличья нора вывела их в следующую галерею, отсюда они нырнули в ход, который, извиваясь на манер змеи, вывел их в низкий полутемный зальчик. Сбоку сюда попадал краешек дневного света, который отсвечивал из коридора на той стороне. Поликарп, поводя фонарем, настороженно огляделся и втянул в себя воздух. Он сделал знак оставаться на месте, а сам, бесшумно ступая, двинулся к этому коридору. Он вошел в него, завернул за угол. И вдруг раздался дикий рев… Александр бросился вперед, Елена за ним.

Завернув за угол, они увидели Поликарпа в объятьях громадного рыже-бурого медведя и отпрянули в сторону. Медведь и бомж были, пожалуй, одного роста… и почти одинакового телосложения. С высоты трех метров, сквозь пролом в бугре стены, похожий на широкую горизонтальную бойницу, вовсю светило солнце. Фонарь Поликарпа валялся на полу пещеры. Медведь разинул страшную клыкастую пасть, и его зловонное дыхание ощутили даже бабушка с внуком. У ног топтавшихся – пары мохнатых и пары переплетенных – валялись мотоциклетные очки… Изловчившись, бомж сунул руку в пасть медведя и дернул его за язык. В медвежьей пасти что-то заклокотало, он рыкнул и хватил Поликарпа лапой: кепка-«аэродром» слетела с кудлатой головы. Медведь не разжимал смертельных объятий. Правая рука бомжа по-прежнему была в медвежьей пасти, стараясь вырвать язык. Тут Поликарп высвободил вторую руку, сунул ее в брючный карман и, выщелкнув нож, с размаху вонзил его в шею медведя. Брызнула кровь… медведь с грохотом, который усилило эхо пещерного лабиринта, рухнул на каменный пол. Бомж отскочил в сторону, в кулаке был зажат окровавленный медвежий язык. Поликарп шваркнул им об пол.