Смерть в адвокатской мантии - Дэвид Дикинсон

«Льстит! — сказала себе Сара. — Неужели даже Эдвард падок на лесть?»

— Значит, этот Панкноул все же истинный злодей, — подытожила миссис Хендерсон, с удовольствием повторяя слово «злодей». — Надолго его посадят в тюрьму?

— Сначала его должны признать виновным, миссис Хендерсон, — улыбнулся Эдвард.

«Он вовсе не обязан ей все время улыбаться! — мысленно вознегодовала Сара. — Лучше бы уж заикался!» Но она тут же одернула себя: надо радоваться, ведь Эдвард сегодня разговорился не на шутку. Если так пойдет и дальше, скоро он вообще забудет про свои трудности с речью.

— А вы будете участвовать в процессе, Эдвард? Среди прочих адвокатов?

— Какое-то время да, миссис Хендерсон. Но выступать в суде мне не придется. Я буду только время от времени давать справки своему патрону.

Прощаясь с гостем, миссис Хендерсон превзошла самое себя. Когда Сара помогла ей встать, чтобы увести наверх и уложить в постель, она обернулась и сказала:

— Пожалуйста, помните, Эдвард, у вас в этом доме теперь два близких, друга. Надеюсь, вы будете часто навещать нас — пожалуйста, без всякого стеснения, когда вам только захочется нас увидеть.

Сара мысленно взмолилась, чтобы перспектива докучливых расспросов не отвратила Эдварда от визитов в Эктон. А он в это время думал о том, хватит ли у него храбрости поцеловать Сару, когда она спустится вниз.

Лорд Фрэнсис Пауэрскорт выглядел спокойным: известие о том, что на него объявлена охота, казалось, его совершенно не взволновало. Ведь постоянный риск стал частью его жизни. Он подвергал себя опасности и в Индии, когда служил в армейской разведке, и в Южной Африке, где налаживал систему сбора секретных данных во время англо-бурской кампании, и на родине, когда, став частным сыщиком, занялся расследованием убийств. Но на самом деле Пауэрскорт отнесся к словам Джонни Фитцджеральда вполне серьезно. Об этом говорило то, что он снова, как когда-то в Индии, начал вести дневник. Тогда он каждый вечер фиксировал полученные в течение суток данные о передвижении, силах и резервах противника, чтобы в случае его гибели можно было использовать эту информацию. Джонни называл такие записи «ежедневными завещаниями». Ну а сейчас детектив кратко описал два нераскрытых убийства, изложил суть проведенных им бесед, перечислил свои версии, подозрения и вопросы, которые собирался выяснить в ближайшие дни. На страницах дневника отсутствовало только имя убийцы. На вопрос «Кто он?» точного ответа пока не было.

Закончив записи и отправив бывшему эконому Куинза Бассету письмо с просьбой принять его завтра днем, Пауэрскорт направился в гостиную, к леди Люси. Сидя за роялем, она тихо наигрывала «Ликуют сердца радостью Христовой» из оратории Генделя. Пауэрскорт любил слушать, как она играет. Он уже собрался попросить жену спеть что-нибудь, как на пороге появился Джонни Фицджеральд с пачкой рисунков в руках. Леди Люси, не отрывая рук от клавиш, шутливо поклонилась.

— Играй, играй, Люси, — кивнул Джонни и патетично продекламировал:

Любовь питают музыкой: играйте

Щедрей, сверх меры, чтобы в пресыщенье

Желание, устав, изнемогло.

Еще раз тот напев! Тот, замиравший.

Ах, он ласкал мне слух, как сладкий звук,

Который, вея над грядой фиалок…[39]

Леди Люси улыбнулась ему, а Пауэрскорт вдруг побледнел.

— Я не ошибаюсь, это ведь вступление к «Двенадцатой ночи»?

— Оно самое, дружище, — бодро подтвердил Джонни. — Когда-то я играл в школьном спектакле герцога Орсино. Правда, наш учитель считал, что мне больше подходит роль сэра Тоби, а директор школы — что сэра Эндрю, пьяницы и бездельника еще похлеще сэра Тоби. Как им удалось разглядеть во мне, тогда мальчишке, будущего поклонника Бахуса, загадка! Но режиссер настоял, чтобы я играл Орсино. Фрэнсис, взгляни, я принес черновой макет «Птиц Лондона».

В другое время макет вызвал бы бурные обсуждения, но сегодня Пауэрскорта птицы явно не интересовали. Расхаживая по гостиной, словно адмирал Нельсон по палубе корабля, он что-то бормотал себе под нос, качал головой, а порой застывал у окна, созерцая вечерние огни Манчестер-сквер.

Наконец он остановился перед камином, но Люси видела, что мысли его витали где-то далеко. Она ждала. Джонни внимательно рассматривал рисунки. Он хорошо знал своего друга и понимал его состояние. Однажды зимней ночью, когда они были в Индии, Пауэрскорт целый час метался в проходе между палатками, а потом вошел и абсолютно точно предсказал, что утром враги нападут на них не с юга, к чему все готовились, а с северо-востока.

— Послушайте, — наконец промолвил Пауэрскорт, машинально водя ладонью по каминной полке, — у меня возникла безумная идея. Хочу узнать ваше мнение.

Он замолк, собираясь с мыслями. С улицы слышался цокот копыт и дребезжание кебов, которые делали круг по площади и направлялись к Хай-стрит.

— Сначала просто ряд не связанных между собой фактов.

«Фрэнсис их обязательно пронумерует», — подумала леди Люси и приготовилась загибать пальцы.

— Факт первый, — начал Пауэрскорт, не подозревая, что жена предугадала его дальнейшие действия. — К церкви Темпла приходила, но почему-то не приняла участия в церемонии молодая и весьма привлекательная дама, которая представилась Евой Адамс, проживающей на Иден-стрит. Ни такой улицы, ни дамы с таким именем, разумеется, не существует. Факт второй. В день убийства Донтси по Куинзу бродил какой-то незнакомец. В частности, его видели недалеко от офиса убитого. Не исключено, что этот таинственный визитер посетил Донтси и покинул его кабинет, оставшись незамеченным. Потом его видели у главных ворот, когда он выходил из Куинза. При этом все свидетели отмечают, что незнакомец не произнес ни слова. Факт третий. Привратникам показалось, что они узнали этого человека среди участников поминальной службы в церкви Темпла. Однако они поняли, что обознались, ибо тот, кого они со спины приняли за таинственного незнакомца, при ближайшем рассмотрении оказался не кем иным, как миссис Донтси. Не мог же, в самом деле, джентльмен оказаться дамой. Факт четвертый. Этой зимой в Мидл-Темпл-холле давали юбилейное представление «Двенадцатой ночи» (премьера состоялась там ровно триста лет назад), и этот спектакль посетили супруги Донтси. Как известно, главная героиня пьесы Виола выдает себя за юношу Цезарио. Интрига осложняется тем, что у Виолы есть брат-близнец. Во времена Шекспира женщин на сцену не допускали, так что можно представить, каково пришлось юноше, игравшему девушку, которая притворяется молодым человеком. — Помолчав, Пауэрскорт спросил: — Вы поняли? Мне кажется, тут все ясно.

Леди Люси и Джонни Фицджеральд дружно кивнули.

— Разумеется, это лишь гипотеза и, вполне вероятно, ложная. Но позволим себе представить семейные отношения четы Донтси именно так. Мы знаем, точнее, подозреваем, что, поскольку жене не удалось забеременеть ни от Алекса Донтси, ни от его ближайшего родственника, муж оставляет ее. Женщина, которую он просит родить ему наследника, — та самая Ева Адамс, которая посетила посвященную любовнику поминальную службу. Но Элизабет Донтси знает о планах мужа и хочет ему помешать. Она планирует месть. Вспомнив о Виоле-Цезарио, она переодевается в мужское платье, едет в Куинз и, незаметно проскользнув в кабинет мужа, подсыпает изменнику яд.