Прикосновение - Клэр Норт

Я подтянула верхний узел на одном из ботинок с лезвиями, охлопала карманы, чтобы убедиться, все ли на месте, и включила сотовый телефон Элис.

На дисплее начали отображаться предупреждения: пропущенные звонки, полученные текстовые сообщения – всего около дюжины. Положив телефон в карман, я присоединилась к кружившим по катку людям, смеялась вместе с ними, поворачивала там, где поворачивали они, и ощущала то странное чувство единения с толпой, которое посещает тебя, когда начинаешь заниматься какой-нибудь ерундой в компании других людей, предающихся столь же пустому занятию. В этот момент я была влюблена в Берлин, мне нравился холод, жесткий лед под ногами, смех, вырывавшийся из моей груди, – звонкий, вибрирующий. И я была влюблена в Элис Майр.

Но ничто хорошее не длится слишком долго. Реальность вонзается в тебя, как пуля в спину.

После нескольких кругов, когда мне стало даже жарко в свитере, хотя лицо от холода чуть онемело, я услышала, что у меня звонит телефон. Я притормозила у кромки льда и ответила:

– Алло!

– Где ты, черт возьми? – рявкнул в трубке мужской раздраженный голос с сильным французским акцентом.

– Катаюсь на коньках. На Потсдамерплац.

– С какой стати тебя туда понесло?

– Я люблю кататься на коньках. Это наполняет энергией. А еще я прошлась по магазинам, перекусила, совершила приятную прогулку…

– Что за ерунду ты…

– Должна кое-что объяснить, – оборвала я его. – Элис временно недоступна.

Молчание.

– Кто вы такая? – тихо спросили после паузы.

– В вашем досье я значусь под фамилией Кеплер, – ответила я. – Но ваше досье наполнено ложью. Если через пятнадцать минут вы не появитесь на катке с экземпляром «Франкфуртер альгемайне» в левой руке, Элис Майр вскроет себе вены.

– Но мне ехать полчаса.

– Встретимся через пятнадцать минут, – отрезала я и дала отбой.

Потом я еще несколько минут покаталась и поймала себя на том, что улыбаюсь.

Через десять минут после того, как Элис Майр ответила на звонок, я подалась вперед, коснулась шеи женщины, скользившей передо мной, и переключилась. Пятнадцать секунд спустя нас разделяло несколько тел, а я направлялась к выходу.

Элис Майр осталась стоять там, где я ее бросила, в самой гуще толпы, с телефоном в кармане. Окружающие уже начали спрашивать, все ли с ней в порядке. Она не двигалась. Ее буквально парализовало, превратило в ледышку, более твердую, чем лед, который стелился у нее под ногами. Ее словно зачаровали, и ей не сразу удалось снять заклятие. Ее глаза смотрели в пустоту. Еще один незнакомец поинтересовался ее самочувствием, а она повернула голову, чтобы взглянуть на женщину, ухватившую ее под локоть. Но она ничего не говорила.

Я села на скамью и принялась расшнуровывать коньки, обнаружив, что на мне теплые вязаные носки с изображениями оленьих голов. На стертой ноге уже образовался волдырь. А когда я снова посмотрела на Элис, ее плечи дрожали, а из глаз, казалось, вот-вот хлынут слезы.

Надо наблюдать за ней. Вот ее посетила первая мысль: рука потянулась к лицу, но замерла в неуверенности, следует ли ей дотрагиваться до себя. Наблюдай за ней.

Она замечает, что не вызывает особо пристального внимания, не ощущает боли. Быть может, ее тело никто не трогал? Но вот вопрос, главный вопрос, ответ на который она хочет сейчас узнать: как именно надругались над ее плотью? И другой вопрос: кто это сделал?

Но она не осмеливается задавать их себе, пока весь мир кружится вокруг, а она стоит, чувствуя себя одинокой посреди многолюдного катка.

Элис Майр. Нет, она не заплачет.

А вот и еще одна мысль – видно, как она вспыхивает в глубине ее глаз: этот человек должен все еще быть где-то поблизости. Кто держал ее за руку, когда она очнулась? Кто особенно пристально смотрит на нее сейчас? Кто поспешил от нее удалиться?

Она начинает медленно поворачиваться, неуверенно держась на коньках, и ищет меня. Я сижу неподалеку, расшнуровываю ботинки, снимаю их, стучу лезвием о лезвие, чтобы стряхнуть образовавшийся снежный налет, и не волнуюсь, глядя на ее попытки отыскать меня в толпе. А мгновение спустя она запустит руку в карман, чтобы достать мобильный телефон, но затем задумается и замрет…

Так и есть. Поразмыслив, она решает не трогать телефон. Умно. Потому что мерзкое создание, которое воспользовалось ее телом, надев его на себя, как надевают чужую одежду, могло сделать то, о чем ей трудно даже догадаться.

Теперь, когда способность соображать почти полностью вернулась к ней, она проверяет только одно – время. Сколько часов или даже дней прошло с тех пор, как ее телом завладели, до момента освобождения? Осталось ли в ней какое-то ощущение от меня? Существует ли некий подсознательный инстинкт, который подскажет, где я и?..

Не стоит трудиться. Таким инстинктом не обладает никто. И нет сейчас человека более униженного, подавленного и одинокого, чем эта женщина, стоящая на катке, сдвинув коленки, чтобы не упасть с непослушных коньков. Потом она осторожно добирается до скамейки и присаживается на ее край. Прячет лицо в ладонях, чтобы скрыть слезы, которые все же неудержимо наворачиваются на глаза.

Я чувствую… Я почти ничего не чувствую. Мне все это давно и очень хорошо знакомо.

Я перехожу из тела женщины в носках с оленями в мужчину, на котором клетчатая рубашка. Из него перескакиваю в даму, занятую составлением любовного текстового сообщения на мобильном телефоне, затем в мужчину, облаченного в длинный зеленый свитер, который очищает скребком асфальт по краям искусственного льда катка. Он мне подойдет. Здесь обслуживающий персонал не привлекает внимания, словно неодушевленные предметы.

Я работаю скребком, а когда поднимаю глаза, позади Элис возникает фигура с номером «Франкфуртер альгемайне» в левой руке. Мужчина стоит в отдалении, изучая ее. Брюки у него заправлены в носки, а носки сверху скреплены желтыми велосипедными прищепками. Рубашка заправлена в брюки, пояс туго стянут ремнем. Я подозреваю, что под верхним слоем одежды его тело обтянуто еще и эластичным костюмом ныряльщика, плотно прилегающим к коже. На нем две пары перчаток, края которых засунуты под рукава куртки. Единственная открытая часть тела – лицо, но его тоже наполовину скрывают шарф и шляпа.

Я думаю, что ему должно быть очень жарко во всей этой одежде и он наверняка пришел не один.

Закончив скрести участок асфальта, я ставлю скребок к стене, а потом поворачиваюсь и иду к выходу. Одного из коллег Элис я распознаю без труда. Не многие приходят кататься на коньках, закутавшись с ног до головы. Другой стоит поблизости. Они работают дружной командой. Постоянно находятся в поле зрения своих товарищей. Разумная предосторожность. Я шаркаю мимо кассы, улыбаюсь женщине за стойкой, которая усмехается в ответ.

В расположенном дальше полном народу зале я вычисляю еще двоих коллег Элис. Прохожу мимо них совершенно равнодушно, направляясь в сторону пропахшей уксусом урны, в которую я предварительно уложила пакет с пистолетом и бумажником Элис, как и один из своих телефонов. Кто-то уже успел вывалить сверху остатки овощного салата, заправленного майонезом. Я брезгливо морщусь, тщательно вытираю пакет, а когда мимо проходит охранник, окликаю его: