Состояние свободы - Нил Мукерджи

Это случилось, когда она была маленькой, еще до того, как ее стали звать Милли, до ее обращения. Тогда ее звали Манглу, потому что она родилась во вторник. А ее старший брат, чью руку отрубили, родился в среду, и его назвали Будхува. Они просто пришли в их лачугу и силой вытащили его на улицу. Это произошло зимой, их было шестеро, лица закрывали маски, а головы – шерстяные шапки. Будхува даже не вскрикнул. Они взяли топор, что стоял в углу, где хранились все инструменты для ведения сельского хозяйства: серпы, плуги, танджи, шерха. Как и ко всем в их маленькой деревне, к ним на днях пришел лохар[92] и наточил все инструменты. Его никто и никогда не пускал на порог, поэтому он пришел и сел в центре двора, вокруг которого были построены все жилища и наточил десятки инструментов и ножей на точильном камне с педальным приводом, что он смастерил из ржавого велосипеда. Чем активнее он крутил педали, тем больше оранжевых искр разлеталось при заточке. Дети собрались вокруг него и смотрели на этот фейерверк – так захватывающе это выглядело. Лохар принес с собой стакан для воды и тарелку для еды. Кто-то дал ему роти и соленый огурец на обед. Он быстро их съел, не оставив ни крошки на тарелке. Милли, как и другие дети, завороженно стояла и смотрела на волшебника, извлекающего из камня эти мимолетные огненные цветы, и до сих пор помнила, что тогда он заточил их топор сразу после того, как пообедал.

Это был тот самый топор, который впоследствии схватили эти мужчины. Четверо зашли в дом, схватили Будхуву и вытащили его на улицу. Там ждали еще двое. Должно быть, они уже искали его на рисовом поле и поняли, что он может быть только дома. Сейчас она уже понимала, что тогда Будхува не проронил ни слова от ужаса, сковавшего его, а вовсе не из-за мужества. Единственным человеком, которая тогда кричала и плакала, была их мать. Она упала на колени и, неустанно рыдая, умоляла их:

– Пожалуйста, отпустите его, он мой сын, пожалуйста, я вас умоляю, пощадите его и отпустите.

Отец, будучи в стельку пьяным даже в это время дня, едва продрав глаза, только и делал, что шатаясь ходил по дому. Он так и не смог сказать хоть что-то вразумительное, а лишь бубнил себе под нос какие-то слова, лишенные эмоций и смысла. Услышав шум, из соседних домов вышли соседи, чтобы посмотреть что случилось. Там были даже дети. Две женщины подхватили на руки своих младших детей и закрыли им глаза. Ни мать, ни отец Милли даже не сообразили тогда этого сделать, поэтому Милли и шестеро ее братьев и сестер видели произошедшее.

Двое мужчин держали Будхуву за шкирку, а один – за ногу.

– Если не вытянешь вперед свою правую руку, то эта штука вонзится тебе в шею, – сказал мужчина, державший топор.

Будхува поднял свою правую руку и тут же опустил ее вниз. Его пальцы дрожали. Милли увидела это, даже несмотря на то, что стояла далеко и ей частично закрывала обзор соседка, которая вышла и встала рядом с кустами. Лицо брата она так и не разглядела.

– Тогда выбирай, что это будет: твоя голова или нога, – закричал мужчина с топором. – Если ты не можешь держать руку прямо и неподвижно, то придется выбрать что-то другое.

Будхува снова поднял руку, но дрожать она не перестала. Милли подумала, что все это похоже на то, как забивали петухов для праздника Сархул[93]. Голову красного петуха, предназначавшегося для Лутхум Харам и Лутхум Бурия[94], пахан[95] отрубает одним ударом. Тонкая струйка крови сначала брызгает на его лицо, затем на одежду, а обезглавленная тушка птицы все крутится и крутится на земле, забрызгивая кровью все вокруг. Почему он не может просто схватить ее и разрубить на куски?

Топор рассек воздух. Милли не помнила, видела ли она, как он опустился, но то, с каким волнением она смотрела на траекторию полета отсеченной руки, пролетевшей мимо нее в кусты, и черные капли крови, оставшиеся на зеленых листьях кустов, она запомнила на всю жизнь. Она не смогла заставить себя повернуться и посмотреть на издавшего леденящий душу крик брата. Словно ее шея застыла… или ее глаза… Спустя долгое время вой превратился в хныканье, и тогда она уже смогла посмотреть на него. Первое, что она увидела, – это топор, валявшийся на земле. То небольшое количество крови на его лезвии было несоизмеримо с тем криком, что она только что слышала.

Младшая дочь той женщины, чьи ноги закрывали ей обзор на то, как отсекали руку Будхуве, была лучшей подругой Милли. Девочку звали Сони, и их семьи жили в одной деревне. Девочки вместе возились в пыли, бегали по узким дорожкам вдоль рисовых полей, играли в салочки, сидели под деревом манго, прячась от дождя, и сочиняли песни о том, как дождь стучит по листьям.

– Джим-джим-джим, вот так он стучит, – говорила Милли.

– А вот и нет. Джум-джум-джум, вот как, – спорила с ней Сони.

Они лазали по деревьям и делали варганы из длинных пальмовых листьев. Как-то раз они обнаружили что дерево папайи полое внутри; после этого они частенько окунали его ветки в мыльную воду и надували мыльные пузыри. Летом, когда они съедали сорванный с деревьев спелый тамаринд, или в другие вре мена года, когда ели его консервированные плоды, девочки очищали косточки и оставляли их себе, используя потом в своих играх. Они лежали на земле, держа словно ожерелье на шее коричневые косточки тамаринда, а одну из них клали себе на лоб прямо между бровей. В такие моменты они представляли себя невестами, облаченными в свадебные наряды, и лежали так до тех пор, пока какая-нибудь из косточек не падала. У кого из них быстрее упадет косточка, та первой и выйдет замуж. В магазинах не было ни игрушек, ни кукол, поэтому они играли с глиняными фигурками птиц, которые сделал кто-то из деревни. Птицы были украшены высушенными пальмовыми листьями, которые служили хвостами и ушами, из палочек и сухих листьев салового дерева были сделаны маленькие коляски, из древесины сала или бамбука вырезаны разные фигурки людей, животных, даже автобус с колесами. Автобуса они сами никогда не видели, поэтому взрослым пришлось им объяснять, что это такое. Они играли с косточками, фигурками и листьями, украшали их, осыпали лепестками цветов и напевали песни, которые слышали на празднике Ба-Параб[96]:

Они сидели рядом друг с другом в школе. Школа находилась в трех милях от их деревни и в нескольких метрах от заасфальтированной дороги, на открытой местности, рядом с которой не было ничего, кроме вытянутых вдоль горизонта низких холмов с восточной стороны да редко посаженных деревьев, кустов и другой растительности, торчащей из красной земли. Деревенским детям, жившим в округе, приходилось идти до школы десять-двенадцать миль, так как она была единственной на весь их район. Но никто даже не пытался возмутиться этому, ведь им даже в голову не приходило, что бывает как-то по-другому. Они привыкли к такому порядку вещей, и другого им было не надо. Бывало, им приходилось пропускать школу из-за непогоды, но такое случалось редко. Ученики пропускали школу куда реже, чем учителя.