Убийца манекенов - Инна Бачинская

Наступило молчание. Коля демонстративно смотрел в потолок. Федор с любопытством рассматривал лицо Савелия. Тот напряженно думал.

– Не виновна! – произнес он наконец. – Не вижу злого умысла, а только несчастливое стечение обстоятельств. Кроме того, человек раскаялся.

– Еще один Пашка Рыдаев выискался, – саркастически заметил Коля. – Я – мент, я, рискуя шкурой, ловлю всяких уродов, а вы тут распускаете сопли – ах, он не виноват, у него было не то детство, его не так поняли, ему на «Rolex» не хватало. Мы с вами по разные стороны баррикад! Савелий – ладно, ему по должности положено бабские книжки читать, он жизни не нюхал, но ты, Федька… не ожидал! Философ! – Старлей резко встал, отпихнул от себя стул.

– Николай, сядь! – Федор схватил друга за руку. – Прав ты! Прав! А мы с Савелием вообще ни хрена в этой жизни не понимаем. Он – спец по бабским книжкам, а я – философ. Берем свои слова обратно. Маргинальная девушка кругом виновата, и… что с ней теперь делать?

Коля опустился обратно на свой стул, не глядя на друзей. Савелий и Федор переглянулись.

– Не знаю! – сказал Астахов. – Дура она маргинальная!

– Молодая, – примиряюще сказал Федор. – И красивая. И шубу тоже со счетов не скинешь…

– Про шубу брось! – Коля стукнул кулаком по столу. – Меня уже тошнит от шуб… Ирка тоже как с ума сошла, шубу ей подавай…

Федор рассмеялся. Савелий несмело улыбнулся. Коля хмыкнул, прощая друзей и признавая, что погорячился…

– Возвращаясь к вопросу о любви, – сказал через некоторое время Федор, – хочу заметить следующее. Дима Сотников пережил прекрасную, хоть и трагичную, любовь, о которой будет помнить всю свою жизнь. Лидия Рогова навсегда останется в его памяти как прекрасная, тонкая, необыкновенная женщина, любившая его. Я даже завидую ему, други, – не каждому из нас в жизни выпадает такое счастье. А посему предлагаю тост: «За любовь!»

Маргинальная девушка Зося уже третий день не выходила из квартиры – не могла заставить себя одеться, открыть дверь, спуститься по лестнице и выйти на улицу. При мысли, что ей нужно будет здороваться, отвечать на вопросы, спрашивать самой, болтать о всякой ерунде, ей хотелось забиться в темную щель, закрыть глаза и тихо умереть. Она позвонила на работу и сказалась больной. Выслушала радостную новость о возвращении дизайнера Игоря. Ей было плохо. Последствия дурацкой истории лавиной рванулись вниз и накрыли ее с головой. Из-под тяжелого ледяного слоя она не могла выбраться. Зося ходила по пустой квартире, повторяя: «Как я могла?» Иногда она обращалась к себе от имени кого-то, незримо присутствовавшего рядом. И тогда получалось: «Как ты могла?» На эти вопросы ответа не было. Один раз Зося даже подумала, что лучше бы ее убили… убила та девушка, секретарша Рогова. Но, рассмотрев эту мысль со всех сторон, она отбросила ее. Секретарша… как она могла? Любит шефа? Неужели на такое идут из-за любви?

Зося остановилась перед картинкой с Георгием Победоносцем, которую она повесила на стену. Внимательно рассмотрела наивное лицо святого – голубые глаза, юношеский румянец на щеках, светлые кудри. Вспомнила одинокую старуху из соседнего подъезда, которую любили когда-то… и она кого-то любила. Вспомнила письма, выброшенные на улицу со старым хламом, и начала всхлипывать. Ей пришло в голову, что она тоже умрет одинокой старухой, а вещи ее, выброшенные во двор, растащат прохожие. Картинка с Георгием упадет на грязный мокрый асфальт, и безжалостный снег засыплет светлые кудри святого… Вид полузасыпанного снегом печального юного Георгия был так невыносим, что Зося закрыла лицо руками и громко зарыдала.

Потом умылась в ванной холодной водой. Долго смотрела на себя в зеркало. Красный распухший нос, красные глаза, багровые пятна на скулах – уродина! Побрела на кухню, сварила кофе. И рассказать некому, и выплакаться тоже – никто не подставляет жилетку. Хоть бы Гриша Донцов пришел! Может, позвонить ему? Зося пошла в прихожую, нерешительно протянула руку к телефону и застыла. Если ей сейчас ответит женский голос… это будет как оплеуха. А если ответит Гриша и начнет мямлить и заикаться, что не может приехать, занят, что у него грипп… и называть ее мужским именем, – это тоже оплеуха. Гриша приходит, когда нужно ему. Ему глубоко наплевать на то, чем она занимается между его визитами. Может, умерла. Он приходит и уходит. А она остается. Никому не нужная, жалкая и одинокая. Таковы правила игры, которые она же и принимает.

Зося вспомнила, как она стаскивала постельное белье после ночи любви, клянясь себе, что никогда… никогда больше! И снова открывала дверь. Гриша был женат три или четыре раза, вдруг вспомнила она. Неужели он не мог жениться на ней хоть раз? Один только раз? Чем остальные его женщины лучше? Почему на них он женился, а к ней приходит лишь на ночь? Чего ей не хватает? Красоты? Обаяния? Женской гордости? Достоинства? Хватки?

Мысли о Грише были так обидны, что Зося снова начала плакать. В подсознании всплыла неясная мысль, что и норковая шубка каким-то образом связана с Гришей. Вот, мол, увидит он ее в шубке и сразу поймет, что она не хуже…

«Не хуже!» Вот оно! «Не хуже!» Вот потому-то ее и не любят! Любят тех, кто лучше! И все четыре Гришиных жены были лучше, потому он на них и женился. А она только думает о себе, что она не хуже. Он их уважал, и даже сейчас, после развода, они все как одна семья. Гриша, его жены и их новые мужья дружат домами, по праздникам ходят друг к другу в гости. А ее, Зосю, не зовут. Да они просто не подозревают о ней. Потому что таких, как она, у Донцова полгорода, а жены всего четыре.

Из-за таких мыслей можно только рыдать от горя и неприкаянности. Что Зося и делала с новыми силами. Потом, устроив передышку, снова умылась холодной водой. Долго стояла перед святым Георгием, пытаясь разгадать вечную загадку: кто все-таки Змий? Подколодный внешний враг или мы сами? Наше нутро, наши поступки, слабость и малодушие?

Потом снова сварила кофе, чувствуя себя одуревшей от мыслей и слез. Потом сидела перед зеркалом, внимательно рассматривая мелкие морщинки в уголках глаз. Достала косметичку, вывалила содержимое на стол. Начала краситься. Для поддержания духа, который упал до нулевой отметки.

Накрасившись, достала из шкафа длинное платье из черного шифона с лифом, вышитым черным бисером, и глубоким вырезом и туфли на высоких каблуках. Вздернув подбородок, гордо посмотрела на себя в зеркало. Несмотря на вздернутый подбородок и шикарное платье, вид у нее был какой-то несчастный. И взгляд человека, не ожидающего добра от этого мира. Снова начало щипать в глазах.

Звонок в дверь заставил ее вздрогнуть. Деликатное «дилинь-дилинь» обрушилось громом небесным. Зося вскрикнула от неожиданности. И ужаса. На цыпочках подошла она к двери и заглянула в глазок. С той стороны стоял темноглазый красавчик с седыми висками и смотрел прямо ей в глаза. Федор, кажется…

Зося испуганно застыла на долгую минуту, даже дышать перестала. Потом распахнула дверь, и они некоторое время серьезно рассматривали друг друга. Голова Зоси была пуста, ни одной мало-мальски полезной мысли там не осталось. Красавчик в шикарном белом плаще до пят, ломая паузу, протянул ей цветы – три веточки с бледнорозовыми, анемичными, сложно устроенными и неестественно красивыми цветами, откашлялся и произнес: