Шутка костлявой девы - Наталья Чердак

– Не многих, – вру я.

Теперь мы встречаемся несколько раз в неделю. Она совсем перестала меня дичиться. Никаких договоров и встреч вне этого места. Видья настояла на том, чтобы я пообещал не пытаться переходить границы. Встречи только тут, и то, если у нее получается улизнуть из дома. Иногда я не прихожу, иногда не приходит она.

У нас ни разу не заходило дальше поцелуев. Пока что я сдерживаюсь. Лишь начинаю задирать ей юбку, и она теперь даже не сопротивляется, но тут же останавливаюсь. Под тканью на ней еще и легкие штаны. Это возвращает меня к реальности, пьянящее чувство свободы испаряется. Спать с замужней индийской женщиной нельзя, даже если она сама не против. У них это под строгим запретом и жестоко карается, проблемы мне не нужны.

– Видья, я не думаю, что это хорошая идея.

Она умоляюще на меня смотрит. Во взгляде и печаль, и мольба, против такого очарования сложно выстоять. Тогда я говорю:

– Близости у нас не будет, но я сделаю то, что твой муж наверняка никогда не делал. Сними с себя эти штаны.

Она безропотно покоряется и развязывает тугой узел веревки, служащей ей поясом.

Легким движением опрокидываю ее и давлю на грудь:

– Лежи и не шевелись.

Сам целую девичий живот и спускаюсь ниже. Под прикосновениями губ она вся трепыхается и подергивается, грудь высоко вздымается. Глаза крепко зажмурены, лишь рот чуть приоткрыт: из него вырываются тихие стоны наслаждения.

В этот день я провожаю ее до конца джунглей. На прощание она нерешительно целует меня в губы и уходит. Интересно, где же живет Видья? Решаю проследить за ней, чтобы узнать, где ее дом. Буду приходить к ней в своих других обличиях, чтобы никто ничего не заподозрил. Прогуливаться мимо и смотреть, как она работает во дворе, любоваться ею.

На следующий день просыпаюсь мальчиком. Встаю и бегу на море, целый день плещусь в волнах и играю. Вечером решаю прийти к ней. В таком виде я могу беспрепятственно смотреть на Видью сколько угодно, и никто этого не запретит, и, конечно, не увидят в детском любопытстве ничего постыдного.

На заднем дворе стоит толстая женщина с длинной толстой косой ниже пояса и еще одна – более молодая. Они горячо о чем-то шепчутся.

Решаю остаться здесь и смотреть, что будет дальше. Выходит моя Видья. Но не жизнерадостная и красивая, а печальная. Она бредет вдоль забора и с тоской смотрит впереди себя. Неожиданно одежда на ней вспыхивает. Волосы загораются ярким пламенем и факелом освещают пространство вокруг. Кричащая женщина несется по саду, как мифическая птица Феникс, разбрасывая огонь. Потом бросается на землю и отчаянно катается по ней. Но поздно. Волосы сгорели до самого основания, лицо обезображено. Она все еще дергается и пытается жить, но уже спустя несколько минут затихает. Я знаю, она еще дышит, но уже не двигается. Это просто болевой шок: Видья без сознания.

Улицу пронзает крик. Мой крик. Я чувствую себя таким же беспомощным, как в ту ночь, когда к Кире пришел Макс, а я ничего не мог с этим поделать. Беспомощный ребенок.

Ко мне кидаются женщины – видимо, они считают, будто я виновник, но я бегу от них в джунгли. Прочь! Прочь отсюда!

Моя бедная Видья! Это я сгубил тебя. Теперь я решаю бросить все и скитаться по свету. Отныне я запрещаю себе любить кого-либо, необходимо пытаться очиститься духовно, опустошить себя. Может, так мне удастся спасти себя и всех тех несчастных, которые пытаются любить меня. Женщины несчастны со мной, их преследует смерть.

Сейчас я мучаюсь дизентерией. Ужасно выгляжу и источаю мерзкий запах. Ходячий мешок с костями. Скитаюсь по улицам, как всеми покинутый бродяга. Меня шатает из стороны в сторону – лихорадка, нужно остановиться и дать телу отдохнуть. Сажусь около пыльной дороги, рядом сидит беззубый индус в оборванной одежде. Краем глаза замечаю, что он наблюдает за мной.

Я встретился с ним в городе N. Тут полно нищих.

Поворачиваюсь к нему, хочется поболтать:

– День добрый.

– Ты погряз в грехах, – только и говорит он и отворачивается.

Меня раздражает его напыщенность и самоуверенность. Наверное, у самого за плечами вагон разных пакостей. В сложившейся ситуации есть что-то театральное. Принимаю его игру:

– И что дальше?

– Нужно очистить карму, – отвечает он.

Я и без него знаю про карму. Молчу и жду, что этот самонадеянный оборванец скажет дальше.

– Иди искупайся в Священном Ганге, – говорит он. – Я направляюсь сейчас туда, могу взять с собой. Мне было видение, что ко мне присоединится странник.

Почему бы и нет? Может, тогда все это прекратится?

– Хорошо, старик, где ближайший автобус, или ты решил дойти до Великого Ганга на своих двоих?

* * *

В реке женщины полощут белье, моют волосы и вычищают грязь из-под ногтей. Они с ног до головы закутаны в свои разноцветные сари, как куколки в коконы.

Около берега, на другой стороне реки, сидит раздетый по пояс мужчина. Его ноги скрещены, а руки положены на колени, пальцы направлены вверх. Он качается из стороны в сторону и закатывает глаза. Все это он проделывает молча. При этом лицо его выражает страдание и боль, будто некто забавляется и непрерывно тычет его иголками.

– Кто это? – спрашиваю я.

– Один из нас, еще один садху, – улыбается мой старик.

Чудные эти садху. У них есть свои собственные религиозные течения. Различаются садху по жизненной философии и одежде.

– После смерти жены я решил посвятить всю свою жизнь Богу, – отвечает он – мой старик – на заданный мною вопрос: когда с ним произошло все это, то есть прозрение?

Я знаю о нем немного. Его семья погибла, и он решил бросить привычную жизнь. Садху не работает, а просит милостыню; не разрешает себе есть ничего лишнего и ограничивает себя во всем – даже в женщинах или другой семье.

На нем выцветшая оранжевая одежда. Сейчас он сливается с толпой таких же садху. Весь путь к Гангу мы проделали пешком. Два с половиной месяца ходьбы, скитаний и плохой еды. К тому времени, как мы доходим, я сам стал похож на оборванца. По сути, так оно и есть.

– Я сжигаю не только свою карму, но и карму всего общества, – объясняет мне старик. – Люди почитают меня.

Забраться на достигнутую нами высоту можно было на автобусе, но старик убедил меня проделать путь пешком.

– Я предан своей вере, – говорит он.

Мы пришли из города ***. Просили на улицах и пляжах подаяния и, наконец, дошли. Отходим в сторону. Садху покрывает свое тело пеплом.

– Это в знак отречения от всего, – говорит он.

Старик не индус. Он мой старый друг Рой. С тех пор, как подожгли Видью, прошло лет двадцать. Я не старею и не умираю. Настоящий возраст – пятьдесят два.