По ту сторону решетки - Татьяна Миненкова

лежала, бездумно уставившись в стену и слушая, как на улице загрохотал гром. Но вскоре, когда зашумели первые капли осеннего дождя, сон все же сморил меня по-настоящему.

Утро же, после завтрака и очередной перепалки с соседкой, началось с новости о том, что ко мне пришел посетитель. Чинно позволив заковать себя в наручники и прошествовав за конвоиром к следственному кабинету, я была удивлена, увидев там Серегина, поскольку моё дело расследовал не он и посещать меня ему вообще-то незачем.

— Привет, — произнес он и, проводив меня взглядом, сел на стул, почему-то уставившись на собственные руки.

— Привет, Кирилл. Какими судьбами?

— Подозреваемого своего допрашивал, решил к тебе заглянуть, узнать, как дела.

Подобное счастливое стечение обстоятельств выглядело слишком уж неслучайным. Формально ко мне, закрепленной за определенным следователем, который меня задержал, и допускать-то никого не должны были кроме него и адвоката.

— Да ладно? — скептически нахмурилась я, скрестив руки на груди. — Не темни, Кирь, говори зачем пришел.

Он вздохнул, признавая, что великого актера из него не вышло.

— Меня включили в следственно-оперативную группу по твоему делу. Завтра с утра у тебя в суде рассмотрение ходатайства об избрании меры пресечения. Весь характеризующий материал на тебя уже собран, так что могли бы рассмотреть и сегодня, но сегодня Прокопьев хочет рассмотреть в суде ходатайство об отводе Лазарева.

— Это еще почему? Оснований-то никаких, — пожала плечами я. — Мало ли, что он хочет.

Уголовно-процессуальный кодекс предусматривает перечень обстоятельств, позволяющих отстранить адвоката от участия в конкретном деле, но ни под одно из них Дэн не подходит.

— Он сегодня утром Прокопьеву нос сломал, — сообщил Кирилл и виновато поджал губы.

— Ёшкин кодекс, — вырвалось у меня. — За что хотя бы?

Хотя, положа руку на сердце, и я и Серегин прекрасно понимали, что давно уже было за что.

— Из материалов дела исчезла предоставленная в твою защиту видеозапись. Точнее, не исчезла, а он её приобщать не стал. Ну а там, слово за слово, и нос у Прокопьева теперь повернут влево.

Устало провела рукой по лицу. Сам факт того, что этот сусликоподобный гад наконец получил по заслугам мог бы меня обрадовать, если бы я не понимала, что это, во-первых, грозит Дэну проблемами, а во-вторых наглядно иллюстрирует полную утрату обычно сдержанным и правильным Лазаревым самоконтроля.

— Но это ведь тоже не основание для отвода, — пробормотала я с плохо скрываемой надеждой.

— Тоже, — кивнул он. — Это скорее дополнение к жалобе в адвокатскую палату и надеждам на то, что за подобное его лишат статуса.

Зараза. По закону подлости, когда кажется, что ситуация не может стать еще паршивее, она обязательно становится таковой.

Я же еще вчера видела, что с Дэном что-то не так. Что он винит себя в моем нахождении в неволе. Что он слишком напряженный и нервный для человека, привыкшего держать себя в руках.

Мы ведь оба с ним изменились за этот год. Дэн сделал меня сильнее, увереннее и решительнее. Но я сама сделала его уязвимей. Теперь ему без меня плохо, а чувство виновности в происходящем кошмаре постепенно сводит Лазарева с ума.

«С тобой я изменился. Ты стала моей слабостью» — сказал Дэн несколько дней назад в той, счастливой жизни, в которой мы были рядом и могли наслаждаться друг другом, путаясь в прохладных шелковых простынях кровати.

Воспоминания об этом крошили моё мировосприятие в острые обломки и вызывали прилив вины. Почти осязаемой, тяжелой, покалывающей внутри, словно тупой ржавый нож, заставившей до крови закусить нижнюю губу.

— У тебя есть лист и ручка, Кирь? — спросила я, а Серегин перевел на меня удивленный взгляд.

— Есть, а тебе зачем?

Он вытащил из папки белый лист формата А4 и ручку и подал мне в специально предусмотренное для этих целей окошко клетки. Ответила серьезно:

— Нужно. Прокопьев капитан по званию?

— Майор, — поправил Кирилл. — Ева, что ты задумала?

Я притянула листок к себе вместе с папкой Серегина, чтобы удобнее было писать.

Он молчал, сопровождая внимательным взглядом, как ручка в моих руках скользит по бумаге.

Меня всегда хвалили за почти каллиграфический почерк, но сегодня я выводила буквы с особым старанием. Указала в «шапке» должностные регалии Прокопьева и свои собственные в графе «от» и озаглавив заявление, написала:

«Я, Ясенева Ева Сергеевна, отказываюсь от услуг защитника Лазарева Дениса Станиславовича и желаю, пользуясь правом, предусмотренным ч.1 ст.16 УПК РФ осуществлять защиту своих интересов самостоятельно».

Ниже дата и подпись.

— Зарегистрируй в вашей канцелярии, пожалуйста. И чем быстрее, тем лучше.

Кирилл быстро пробежал взглядом по написанному и сделал большие глаза:

— Ты в своем уме, Ева?

— Не уверена. Но так сейчас будет лучше для всех.

Серегин тяжело вздохнул и нервно произнес:

— Он ведь спросит меня почему ты это сделала. Что мне ему сказать?

— Так и скажи про «лучше». А еще попроси ко мне не приходить.

Из последних сил держала на лице бескомпромиссное выражение, дававшееся с большим трудом. Казалось, еще немного таких объяснений, и я разревусь.

— Иди, Кирь, не теряй время.

Серегин в последний раз посмотрел хмуро и оценивающе, но потом всё-таки ушел.

А я до конца дня пролежала на кровати, которые здесь называют «шконками», тупо уставившись в потолок и игнорируя ехидные выпады своей соседки.

Всё. Кажется, ситуация стала паршивее некуда.

Теперь я понимала, как скверно чувствовал себя Дэн, вынужденный расстаться со мной, чтобы защитить. Оказавшись на его месте мне хотелось волосы на себе рвать от отчаяния и боли, разрывавшей сердце на мелкие кусочки. Вина кислотой разъедала внутренности, пузырясь и булькая, отравляя кровь. Но так действительно будет лучше.

Для того, чтобы затащить Земскова в тюрьму, нужен тот Дэн, которого когда-то прозвали Деспотом.

И иного способа вернуть его я не знала.

16. Одиночество

В преддверии рассмотрения ходатайства об избрании в отношении меня меры пресечения в виде заключения под стражу, аппетита не было. Да и спала я паршиво и вместо завтрака, зевая и молча ковыряла ложкой мерзкую, напоминавшую клейстер, серую массу, которая теоретически должна была являться кашей.

— Что, волнуешься? — с пониманием полюбопытствовала Самохина, уплетавшая противную субстанцию за обе щеки.

Тем не менее, именно волнения я как раз и не испытывала. Вместо него внутри царили вялость и уныние. Но, не желая вдаваться в подробности собственных переживаний, кивнула.

— Я тоже волнуюсь. У меня на после обеда назначено. Вот и посмотрим, кому из нас повезет. Должно же хоть кому-нибудь из нас повезти, как думаешь, Ясенева?

— Угу, — вяло отозвалась я, проглотив вместо каши ком в горле,