Адам Бид - Джордж Элиот

Хетти в это время вышла из чулана и сказала:

– Я могу взять теперь Тотти, тетушка, если хотите.

– Ну, Речель, – сказал мистер Пойзер, когда его жена, казалось, находилась в нерешимости, видя, что Тотти лежала наконец спокойно, – дай лучше Хетти снести наверх, покамест ты разденешься. Ведь ты измучилась. Время тебе лечь в постель. У тебя опять бок заболит.

– Хорошо, пусть она возьмет ребенка, если он захочет пойти к ней, – сказала мистрис Пойзер.

Хетти подошла к самому креслу и стояла, не улыбаясь, по своему обыкновению, и не делая никаких усилий, чтоб приманить Тотти, а просто ожидая, когда тетка даст ей ребенка на руки.

– Не хочешь ли пойти к кузине Хетти, моя милочка, пока маменька приготовится лечь в постель? Тогда Тотти ляжет с мамашей в постель и будет спать там всю ночь.

Прежде нежели мать успела кончить, Тотти дала ответ, значение которого нельзя было не понять: она нахмурила брови, закусила нижнюю губу крошечными зубенками и наклонилась вперед, чтоб ударить Хетти по руке изо всех сил, потом, не говоря ничего, снова прижалась к матери.

– Что-о? – сказал мистер Пойзер, между тем как Хетти стояла неподвижно. – Ты не хочешь идти к кузине Хетти? Так делают только дети: Тотти – маленькая женщина, а не ребенок.

– Мы напрасно станем уговаривать ее, – сказала мистрис Пойзер, – она всегда не расположена к Хетти, когда больна. Может статься, она пойдет к Дине.

Дина, снявшая шляпку и шаль, до этого времени сидела смирно в отдалении, не желая вмешиваться в то, что считалось собственно делом Хетти. Но теперь она вышла вперед и, протянув руки, сказала:

– Пойдем, Тотти, пойдем, дай Дине снести тебя наверх вместе с мамашей. Бедная, бедная мамаша! Она так измучилась, ей хочется идти спать.

Тотти повернула лицо к Дине и посмотрела на нее с минуту, потом поднялась, протянула ручонки и позволила Дине взять ее с колен матери. Хетти повернулась без всякого признака дурного расположения духа и, взяв шляпку со стола, стояла с равнодушным видом, ожидая, не будет ли ей какого-нибудь другого приказания.

– Ты можешь совсем запереть дверь, Пойзер. Алик уж давно дома, – сказала мистрис Пойзер, вставая с своего низкого кресла с видом облегчения. – Доставь мне спички с полки, Хетти, мне надобно будет зажечь ночник в спальне. Пойдем, отец!

Тяжелые деревянные засовы при внешних дверях стали задвигаться, и старый Мартин приготовился встать, собрав синий носовой платок и достав из угла свою светлую суковатую ореховую палку. Потом мистрис Пойзер отправилась в путь из кухни, сопровождаемая дедом и Диною с Тотти на руках, и все отправились спать в сумерках, как птицы. Мистрис Пойзер на своем пути заглянула в комнату, где лежали ее два мальчика, посмотрела на их румяные круглые щеки на подушке и послушала с минуту их легкое правильное дыхание.

– Ну, Хетти, ступай спать, – сказал мистер Пойзер ласковым тоном, когда он сам повернулся, чтоб идти наверх. – Я уверен, что ты опоздала не нарочно, но твоя тетка намучилась сегодня. Прощай, голубчик, прощай.

Хетти и Дина обе спали во втором этаже, в комнатах, соседних одна с другой, скудно омеблированных, без всяких занавесок, не допускавших света, который теперь начинал приобретать новую силу от восходившего месяца, силу, которая была больше, нежели достаточною для того, чтоб дать Хетти возможность ходить в комнате и раздеваться с совершенным удобством. Она очень хорошо могла видеть вешалки в старом крашеном платяном шкафу, на которые повесила шляпку и платья; она могла видеть головку каждой булавки на своей красной полотняной булавочной подушечке; она могла видеть изображение своей фигуры в старомодном зеркале так ясно, насколько было нужно, принимая во внимание, что ей нужно было только зачесать голову и надеть ночной чепчик. Странное старое зеркало! Хетти сердилась на него почти каждый раз, когда одевалась. В свое время оно считалось красивым зеркалом и, вероятно, было куплено в семейство Пойзеров четверть столетия назад при распродаже мебели, принадлежавшей какому-нибудь хорошему дому. Даже и теперь аукционист мог бы сказать о нем что-нибудь хорошее: вокруг стекла было довольно много позолоты, правда, потусклой; оно имело твердое подножие из красного дерева, достаточно снабженное выдвижными ящиками, которые открывались только после решительных усилий и при этом выкидывали вперед все, в них содержавшееся, даже из отдаленнейших углов, не заставляя вас беспокоиться тем, чтоб достать вещи из глубины. Ко всему этому по обе стороны были прикреплены медные подсвечники, придававшие зеркалу все еще аристократический вид. Но Хетти была недовольна им, потому что по всему стеклу было рассеяно множество тусклых пятен, не отходивших ни от какого усиленного трения, и потом, вместо того чтоб подвигаться взад и вперед, оно было прикреплено в прямом положении, так что Хетти могла хорошо видеть только голову и шею, да и для этого ей нужно было садиться на низкий стул перед туалетным столом. И туалетный стол не был вовсе туалетный столь, а маленький старый комод, самая неуклюжая вещь на свете, сидеть перед которым было чрезвычайно неловко, ибо она всегда ушибала свои колени об огромные медные ручки и никаким образом не могла удобно приблизиться к зеркалу. Но набожные поклонники не дозволяют никогда, чтоб какие-нибудь неудобства препятствовали им в исполнении их религиозных обрядов, а Хетти в этот вечер еще более обыкновенного предавалась своему особенному виду поклонения.

Сняв платье и белый платочек, она вынула ключ из большого кармана, висевшего сверх ее юбки, и, отворив один из нижних ящиков комода, достала оттуда два небольших восковых огарка, купленные втихомолку в Треддльстоне, и вставила их в оба медных подсвечника, потом она вынула связку спичек и зажгла свечи и наконец вынула недорогое маленькое зеркальце в красной рамке, но без пятен. В это-то небольшое зеркальце предпочла она посмотреть сначала, когда села. Она смотрелась в зеркальце, улыбаясь, повернула голову в одну сторону, потом через минуту положила его и вынула щетку и гребенку из верхнего ящика. Еи хотелось распустить волосы так, чтоб походить на портрет леди, висевший в уборной мисс Лидии Донниторн. Это было сделано скоро, и темные гиацинтовые волосы пали ей на шею. То не были тяжелые, массивные волосы, только напоминавшие легкую зыбь, а мягкие и шелковистые, при всяком случае завивавшиеся в изящные кудри. Но она откинула их все назад, чтоб походить на картину, чтоб они образовали темную занавеску, которая еще рельефнее возвышала бы ее круглую, белую шею. Потом она положила щетку и гребень и смотрела на себя, сложив перед собою руки, точно как на том портрете. Даже старое, рябое зеркало не могло не отразить прелестное изображение, действительно прелестное, несмотря на то что Хетти не была зашнурована в белый атлас – как, по моему твердому убеждению, должны быть зашнурованы все героини, – а в темную зеленоватую бумажную материю.

О, да! Она была очень хороша – капитан Донниторн думал так. Красивее всех около Геслопа, красивее всех леди, которые только когда-либо посещали дом его дяди; в самом деле, казалось, что знатные леди были все стары и дурны… и красивее мисс Беки, дочери мельника, называвшейся треддльстонскою красавицей. И Хетти смотрела на себя в этот вечер с совершенно другим ощущением, нежели прежде; тут был невидимый зритель, глаз которого покоился на ней, как утро на цветках. Его нежный голос все повторял и повторял прекрасные речи, которые она слышала в лесу; его рука обвивала ее талию, и прелестное благоухание розы, которым были пропитаны его волосы, все еще слышалось ей. Самая тщеславная женщина никогда не сознает совершенно своей собственной красоты, пока она не любима мужчиной, который заставляет вибрировать ее собственную страсть, в свою очередь.