Шестое вымирание - Элизабет Колберт

На Участке 8 Силман показал мне еще одно “действительно интересное” дерево – Alzatea verticillata. Оно необычно тем, что является единственным видом в роде Alzatea, а еще необычнее то, что это единственный вид в своем семействе. У него ярко-зеленые продолговатые листья и, как сказал Силман, небольшие белые цветы, пахнущие жженым сахаром. Alzatea verticillata может вырастать очень высокой: на той высоте, где мы находимся (около 1800 метров), его крона возвышается над остальными. Это один из тех видов, что стоят, похоже, как вкопанные.

Участки Силмана дают очередной ответ Томасу – скорее практический, нежели теоретический. Деревья явно гораздо менее мобильны, чем, скажем, трогоны – обычные для “Ману” тропические птицы – или даже клещи. Однако во влажном горном тропическом лесу деревья формируют структуру экосистемы, подобно тому как коралловые полипы формируют структуру рифа. От определенных типов деревьев зависят определенные типы насекомых, а от этих насекомых зависят определенные типы птиц – и так далее, вверх по пищевой цепочке. Справедливо и обратное: животные необходимы для выживания лесов. Они опыляют растения и переносят семена, а птицы не позволяют насекомым слишком увеличивать свою численность. Работа Силмана дает основание утверждать, что глобальное потепление как минимум перекроит структуры экологических сообществ. Различные группы деревьев будут по-разному реагировать на потепление, так что ныне существующие связи нарушатся и начнут образовываться новые. В этой перестройке планетарного масштаба некоторые виды будут процветать. Многим растениям высокая концентрация углекислого газа вообще-то может оказаться благоприятна, поскольку им станет проще получать его для фотосинтеза. Другие же растения начнут чахнуть и в конце концов исчезнут.

Силман считает себя оптимистичным человеком. Это отражается – или, во всяком случае, отражалось – и на его работе. “В моей лаборатории словно всегда светит солнце”, – сказал он мне. Силман не раз выступал с публичными заявлениями, что если усилить контроль и грамотно расположить заповедники, то многие угрожающие биоразнообразию факторы – незаконные вырубку лесов, добычу полезных ископаемых и разведение скота – можно свести к минимуму.

“Даже в тропических регионах мы знаем, как прекратить этот беспредел, – сказал он. – Мы улучшаем систему регулирования”.

Однако в быстро теплеющем климате сама идея грамотного расположения заповедников если и не совсем лишается смысла, то уж точно становится куда более проблематичной. Климатические изменения – в отличие, скажем, от бригады лесорубов – невозможно заставить уважать границы. Условия жизни в “Ману” изменятся точно так же, как в Куско или Лиме. И при таком огромном количестве перемещающихся видов ни один стационарный заповедник не обойдется без потерь.

“Стрессовые ситуации, которым мы сейчас подвергаем биологические виды, качественно новые, – сказал мне Силман. – В иных случаях человеческого вмешательства всегда были места, где укрыться. Климат же влияет на все”. Как и закисление океана, изменение климата – глобальное явление, или, если процитировать Кювье, “переворот на поверхности земного шара”.

После полудня мы выбрались на грунтовую дорогу. Силман собрал множество растений, интересных ему для исследования в лаборатории, и прикрепил к своему гигантскому рюкзаку, так что стал напоминать легендарного садовода Джонни Эпплсида в тропическом лесу. Светило солнце, но совсем недавно прошел дождь – и стайки черных, красных и синих бабочек порхали над лужами. Время от времени мимо с грохотом проезжал грузовик с бревнами. Бабочки не успевали разлетаться по сторонам, поэтому дорога была усеяна оторванными крылышками.

Мы шли, пока не добрались до нескольких туристических хижин. Силман объяснил, что этот район знаменит в среде орнитологов, и действительно – прямо с дороги мы увидели радужное разнообразие пернатых: золотых танагр цвета лютика, голубых танагр светло-василькового цвета и синеголовых танагр, головки которых вспыхивали ослепительной бирюзой. Еще мы увидели пурпурную расписную танагру с ярко-красной грудкой и стаю андских скальных петушков, известных своим пышным алым оперением. У самцов скальных петушков на голове торчит дискообразный хохолок, а их резкие скрипучие крики напоминают вопли сумасшедших.

В различные периоды истории Земли существа, ныне ограниченные тропиками, имели намного более широкий ареал. К примеру, в середине мелового периода, 120–90 миллионов лет назад, хлебное дерево успешно произрастало на севере, вплоть до залива Аляска. В раннем эоцене, около 50 миллионов лет назад, в Антарктике росли пальмы, а крокодилы плескались в мелководных морях рядом с Англией. Теоретически нет причин считать, будто более теплый мир окажется менее разнообразным, чем более холодный; напротив, несколько возможных объяснений широтного градиента разнообразия позволяют предположить, что в долгосрочной перспективе более теплый мир, возможно, окажется более пестрым на виды. Однако в краткосрочной перспективе, то есть в любой период времени, актуальный для человечества, все обстоит совершенно иначе.

Можно сказать, что практически каждый из существующих ныне видов адаптирован к холоду. Золотые танагры и скальные петушки, не говоря уже о голубых сойках, кардиналах и деревенских ласточках, сумели пережить последнюю ледниковую эпоху. Также им самим либо их очень близким родственникам удалось уцелеть и в предыдущую ледниковую эпоху, и в ту, что была еще раньше, и так далее – до отметки в 2,5 миллиона лет назад. На протяжении большей части плейстоцена температуры были значительно ниже, чем сейчас, – цикл изменений параметров орбиты Земли таков, что ледниковые эпохи обычно длятся намного дольше межледниковья, – вследствие чего эволюционно поощрялось умение справляться с зимними условиями. Вместе с тем 2,5 миллиона лет способность справляться с жарой не давала ни малейшего преимущества, поскольку температуры никогда не поднимались сильно выше сегодняшних. На графике с перепадами температуры в плейстоцене мы сейчас находимся в самой верхней точке.

Чтобы найти в истории Земли более высокий, чем сейчас, уровень углекислого газа (а следовательно, и более высокую глобальную температуру), потребуется переместиться далеко в прошлое, возможно, в середину миоцена114, то есть на 15 миллионов лет назад. Вполне вероятно, что к концу этого века концентрация CO2 достигнет значения, невиданного со времен антарктических пальм эоцена, то есть последние пятьдесят миллионов лет. Сохранили ли нынешние виды те особенности, которые позволяли их предкам процветать в том древнем более теплом мире, пока сказать невозможно.

“Чтобы приспособиться к более высоким температурам, растения много чего могли сделать, – сказал Силман. – Они могли выработать специальные белки, изменить свой метаболизм и тому подобное. Но температурная устойчивость может быть очень затратной. А температур, какие ожидаются в будущем, не было уже миллионы лет. Поэтому вопрос вот в чем: не утратили ли растения и животные за столь огромный промежуток времени – многочисленнейшие и разнообразнейшие млекопитающие успели возникнуть и исчезнуть за этот период – эти затратные, скорее всего, особенности? Если нет, то нас ждет приятный сюрприз”. А если да? Что, если они не сохранили свои высокозатратные особенности, поскольку в течение стольких миллионов лет те не обеспечивали им никакого преимущества?