Скелет в шкафу - Юрий Никитин

Нас подбрасывало без всякой жалости, чужаки все-таки, мягкое сиденье уже пробил бы задницей до самой рамы, а потом и до земли. Кроме диких поворотов джип еще и по-сумасшедшему подпрыгивает, как горный козел, иногда даже перелетает по воздуху через мелкие неровности.

– Не проскочи мимо, – крикнул я, – а то уже Москву вижу!

Она прошипела:

– Терпи, кабинетная… кабинетное существо…

– Ну да, – сказал я горько, – вы же мужчины, герои, медные лбы, отважные ребята…

Все-таки шпильку заметила, отрезала:

– Да, вот именно! Когда самцы офеминизировались, нам пришлось маскулинизнуться и взять в руки оружие! И неплохо им пользуемся, кстати.

– Из тебя мог бы получиться неплохой специалист по медицине, – сказал я примирительно, – пусть даже по спортивной, сиськи вон какие!.. А ты все дерешься.

– Велика Россия, – ответила она с тоской, – а воевать некому.

Я смолчал, она тоже перестала огрызаться, вцепилась в баранку, как в горло противника, лицо хищное, уже вся в борьбе. Тоже мне женщина, хотя вообще-то это и правда наша мужская вина, что им пришлось принимать на свои плечики добавочную тяжесть, которую вообще-то должны нести мы.

Внучке тридцать пять, у меня все еще в голове не укладываются такие цифры, для меня внучка – это маленькая девочка, что бегает с мячиком, играет с веселым щенком и пока еще не думает даже о школе.

Но, если по уму, то у него и правнучка могла быть такого же возраста, как сейчас внучка, а с мячиком и щенком бегала бы праправнучка.

Я вздохнул, Ингрид тут же встревоженно спросила, не отрывая взгляда от дороги:

– Что-то нащупал?

Я покосился на ее налитую силой и здоровьем фигуру.

– Ночью что-нить нащупаю. А сейчас голова идет кругом от таких степеней родства. Внучке тридцать пять лет! Да какая же это внучка?

Она улыбнулась одной половинкой рта.

– Я тоже внучка для своего дедушки. А у тебя не так?

Я покачал головой.

– Там поздний брак, а у моего отца я еще и поздний ребенок. Так что дедушка умер, когда мне было двенадцать. Бабушка пережила его на год.

– Сожалею, – сказала она.

Я отмахнулся.

– Все случилось давно, да и не были мы с ними близки.

– Все равно.

Поглядывая на нее искоса, я еще раз перебрал свои медленно возрастающие возможности. Мозг работает так, что ему постоянно стыдно за то гнусное и слабое тело, в которое всажен, и постоянно мечтает о другом носителе.

Но все же я благодаря ему очень точно все вижу, понимаю, рассчитываю. Могу с двадцати шагов бросить мелкий гвоздик так, что попадет острым кончиком точно в дырочку розетки. Или шляпкой, как восхочу.

Силенок у меня поменьше, чем у спецназовца, но мозг лучше, вся нервная система лучше, потому и реакция быстрее и точнее. Об этом помню, но нужно не забывать, что и мои возможности все-таки не беспредельны, иначе обломать меня могут очень неприятно.

Она быстро зыркнула в мою сторону.

– Умничаешь?

– Умничаю, – согласился я. – Недовольна, кроманьоночка?

– От умных всегда жди беды, – изрекла она.

– А от дураков?

– От дураков малые беды, – сообщила она, – а от умных…

Машину тряхнуло, Ингрид ойкнула, поморщилась.

– Ничего, – утешил я, – язык – самая сильная мышца. Регенерирует быстро. Да и не откусила ты его, что было бы интересно, а только надкусила, хотя зубки у тебя острые.

– Ты мне и зубы уже осмотрел? – спросила она зло. – Как у козы на базаре?

– Я мудрый и предусмотрительный, – объяснил я. – Иначе какой я профессор? Кстати, давай поменяемся местами.

– Еще чего!

– А если придется стрелять? – спросил я с интересом.

Она молча остановила машину, вылезла, а я пересел на ее место. Как только Ингрид, взяв в руки автомат, приготовилась бдить, я повел машину с еще большей скоростью, чем вела она, но гораздо точнее.

– Пижон, – бросила она. – Подумаешь!.. Ты на дорогу смотри, а не на. Что будешь им говорить?

Я сдвинул плечами.

– Откуда мне знать? На месте увидим. Это не наука, в которой все логично. Люди – это скачущие по веткам обезьяны. Искать у них логику странно.

Она зло зыркнула в мою сторону.

– А ты не человек?

– Верно, – ответил я честно и так серьезно, что она вздрогнула. – Ученый… уже немножко не человек.

Ветер навстречу бьет в лицо свежий, несмотря на палящее солнце, горный, так и чувствую привкус снега и льда, которые никогда не тают…

Она вдруг спросила:

– Что это все меня здесь принимают за осетинку? Один из десантуры даже что-то спрашивал на их языке.

Я хотел что-то сострить насчет фигуры и сисек, это первое, что нам приходит в голову, но посмотрел на ее серьезное лицо и ответил честно:

– У тебя глаза, как у осетинок.

Она насторожилась.

– Это какие?

– Круглые, – ответил я. – Красивые. Чуть навыкате, а иногда и не чуть. Очень заметные глаза. У тебя именно такие, как у большой хищной птицы.

Она фыркнула.

– Подумаешь!

– Здесь немало осетин, – сказал я, – у них твой тип.

Она ответить не успела, я остановил машину и огляделся.

Ингрид спросила быстро:

– Чего?

– Они вон там, – сказал я. – Видишь желтую траву? Да не туда смотришь, вон на пригорке! За нею скрытая траншея, нас уже взяли на прицел.

– Вылезаем, – сказала она. – Рисковать не стоит.

– Да, – согласился я, – военные такие пугливые.

Она ожгла меня злым взглядом, я вылез, помахал рукой и пошел в ту сторону, широко улыбаясь. Руки поднимать не стал, это слишком, будто сдаюсь, но широко раскинул в стороны в дружественном жесте, заодно показывая, что в них ничего нет.

Ингрид выскочила из машины и, догнав, двинулась шаг в шаг рядом, руки вообще держит внизу, но с раскрытыми ладонями.

Когда траншея стала видна, навстречу выскочил крепкий молодой парень в одежде местного боевика, то есть в камуфляжном комбезе, на голове повязка из зеленой ткани. Хорошо хоть пока без надписи «Аллах акбар!».

Я сказал с той же глуповато дружелюбной улыбкой:

– Ребята, я не вооружен, вы же видите. Мы прибыли по делу.

Он бросил быстрый взгляд на Ингрид, она застыла неподвижно, чтоб на нее поменьше оглядывались.

– По какому? – ответил он по-русски и без малейшего акцента.