Венец всевластия - Нина Соротокина

Помнил Иван, что стало ему в этот миг как-то не по себе. И ведь не поймешь — отчего? Каждая деталь в памяти как отпечаталась: обдуваемый ветрами бок холма… на нем одинокая, с искривленным стволом сосна… снег блестит словно слюда на оконцах, а в снегу сухие былья, колючие, как венец Создателя. А вокруг, куда достанет взгляд, леса и небо, и изгибистая дорога, по которой неторопливым ужом ползет обоз. Господи, как много места на земле, как просторно и грустно!

Обоз исчез из глаз, скрылся за холмом, пропал, а потом вдруг появился совсем рядом. С каждых саней полетели в сторону рогожи, а из-под них повыскакивали воины в полном вооружении. И все молча! Крик возник только тогда, когда приехавшие накинулись на батюшкиных воинов. Но не долго несчастные взывали о помощи — кому кляп в рот, а кому и кинжал в бок.

Дядька сразу понял неладное. Воины еще прыгали с саней, а он уже спихнул княжичей в овраг, провалились в снег по самую шею, а потом узкой тропкой бегом к деревянному тыну, к боковой калитке. Хорошо, что успел разведать старый короткую дорогу. Как не слабы были детские ноги, успели под прикрытие монастырских стен раньше супостатов.

Объяснение происшедшему Иван узнал много позднее. Дмитрий Шемяка и переметнувшийся к нему изменник князь Иоанн Можайский находились в те поры в Рузе. Там они и получили известие через лазутчиков, что великий князь Василий с малым отрядом отбыл в Троице-Сергиев на богомолье. Шемяка с отрядом воинов тут же поскакал в Москву. Ночью изменники без шума отворили им ворота. Шемяка вступил в Кремль, захватил великую княгиню, казну, верных бояр и объявил себя великим князем. А в это время другой отряд с Иоанном Можайским на пятидесяти возах отправился в монастырь. На подходе к Троицкой обители Иоанн Можайский приказал воинам лечь в санях и прикрыться рогожами.

И вот еще какая подробность. Оказалось, что в то время, как служили обедню, в монастырь прискакал некий дворянин именем Бунко. С криком «Измена, великий князь!» он ворвался в церковь и принялся рассказывать о том, что в Троицу едет отряд с намерением пленить государя. Василий не поверил. Этот Бунко уже перебежал один раз к Дмитрию Шемяке. С чего бы ему теперь говорить правду? Василий верил своим боярам и потому счел Бунко обычным смутьяном. Бунко прогнали, однако Василий приказал (для очистки совести, так, на всякий случай) отряду воинов выехать за стены монастыря и глянуть окрест. Воины глянули и увидели только мирный обоз.

Когда пестун с княжичами прибежали на монастырский двор, там уже была полная сумятица. Вопили слуги, монахи в черных клобуках тут же на снегу падали ниц, вознося к Богу молитвы, великий князь с боярами метались от конюшни к собору. «Затворяй ворота! Коней! Немедленно! Так не седланы кони-то! Поздно! Поздно! Они разобьют ворота!» И действительно — поздно. Из Троицкой обители уже не ускакать, не скрыться. Слуги подхватили детей, повлекли их в собор, туда же побежал и государь, и свита его. Пономарь закрыл дверь на засов. Будь что будет, все во власти Господа!

Монахи не посмели препятствовать воинам Иоанна Можайского проникнуть в Троицкую обитель. Сами открыли ворота. Всадники заполнили монастырский двор.

— Где великий князь Василий? Открывайте собор. Иначе всех перебьем!

Мальчиков спрятали в алтаре. Они не могли видеть происходящего, но слышали всё.

— Брат любезный! Помилуй! Не лишай меня святого места! Никогда не выйду отсюда, здесь постригусь, здесь умру! — так причитал батюшка, раболепствуя по-бабьи, в голосе его были слезы, тоска и страх.

Так унижаться — и перед кем? Перед своим прежним холопом. Откричал последние слова и, не выдержав напряжения, взял икону Богоматери и отпер супостатам южные двери. Супостат вошел в собор. Разговор тут же продолжился.

— Брат и друг мой! — всхлипывал батюшка. — Животворящим крестом и сей иконой, в сей церкви клянусь над этим гробом преподобного Сергия клялися мы в любви и верности взаимной. А что теперь? Объясни, брат!

Князь Можайский Иоанн был строг, имел вид справедливого и громогласно, эхо так и плескалось в сводах, стал корить батюшку, де, привел тот с собой из плена Махметовых слуг, а те слуги требуют с Москвы немыслимый по богатству откуп. И еще кричал Можайский князь, что пришел он с отрядом в Троице-Сергиеву обитель, исключительно желая добра всему христианскому миру. Вот так всегда! Какое бы зло ни творилось в поднебесном мире, оно всегда облачается в слова красивые, разумные и добрые.

Оказывается, из любви к христианству захватили великого князя Василия, бросили в голые сани, прикрыли ветошкой и повезли в Москву, а потом со словами «разумными и справедливыми» ослепили от имени самозванца Дмитрия Шемяки! А вины несчастному батюшке прокричали вопросами? «Для чего любишь татар и даешь им русские города в кормление? Для чего сребром и золотом христианским осыпаешь неверных? Для чего ослепил ты брата нашего, Василия Косого?»

Что Василия Косого ослепили по батюшкиному приказу — это и правда — грех, это не по-христиански, а прочее касаемое татар — напраслина! Что глотки драть, если двести лет так живем? Ведал ли тогда вероломный гонитель и плут Шемяка, что ему — государю Ивану III Великому, а тогда слабому и малому мальчику, видевшему из алтаря позор отца, предстоит нарушить древний порядок и прекратить многовековое русское рабство?

До сих пор Иван не может понять, почему в тот февральский роковой день не покидал Иоанн Можайский в сани к отцу детей его Ивана и Юрия — по приказу или недомыслию? Очевидно, оба эти фактора сыграли свою роль. Как ни выпячивал грудь колесом князь Можайский, как ни грамогласничал в соборе, сам-то он понимал — отнимать трон у законного владетеля — дело неправое. Оттого и возбуждал себя сверх меры, и орал на слуг своих, и торопился с арестом — скорей бы все обтяпать. А насчет детей точного приказа не было. Да и чем опасны малолетки? Зачем рвать сердце видом детского горя, если и так душа — юдоль плачевная — полна всклеть?

Увезли из монастыря плененного великого князя, вслед повезли в Москву окованных в железо бояр, слугам же, кто в живых остался, и саней не дали: ограбили донага и бросили — добирайся, как знаешь.

Ночью из Троицкой обители поспешил на север неприметный возок. В нем везли двух перепуганных детей, укутанных в тулупы птенцов. Везли Ивана и Юрия в сельцо Боярово под Юрьев к князю Ивану Ряполовскому. В Боярове детей накормили, попарили в бане, успокоили. Видя сумятицу вокруг русского трона, князь Ряполовский счел свой дом недостаточно надежным вместилищем для княжат. Ряполовский вооружил отряд, призвал в помощь братьев Симеона и Димитрия и увез детей — надежду Руси — в дальний, укрепленный город Муром. Потом как-то все обошлось, Шемяка был повержен, батюшка вернул великокняжеский стол и уже под именем Василия Темного правил долго.

Напоминание сестры Анны не прошло даром. Иван знал, что во всем должен быть порядок, и люди вокруг должны принимать этот порядок как должный и блюсти его. А каков порядок в стране важнее, чем своевременно названное имя будущего правителя?

Иван собрал малый тайный совет, на котором присутствовали метрополит Симон, воевода Иван Патрикеев, боярин Иван Голова-Ховрин и боярин Семен Ряполовский. Дьяк Курицын ввиду особой важности совета призван не был. Да и зачем дразнить народ, призывая в важное собрание худородного. На том совете и постановили — быть наследником внуку Дмитрию. Постановили также иных бояр, а также самих наследников и матерей их до срока в известность не ставить. Время тревожное, идет война со Швецией. Вот ужо кончится, тогда…