Рандеву с йети - Никита Велиханов

Ирина открыла глаза. Она, прямо в одежде, сидела в белой эмалированной ванне, а давешний мужичок, переодетый в спортивные брюки и желтую футболку, поливал ее из душа холодной водой. Увидев, что она пришла в себя, он отложил душ в сторону и сказал:

— Ага. — И тут же, тоном решительным и не допускающим никаких возражений: — Раздевайся.

Ирина послушно принялась расстегивать непослушными пальцами пуговицы на блузке. Мужичок смотрел. Она сняла куртку с блузкой вместе и взялась за мокрые, а оттого еще более неудобные джинсы. Когда молния, наконец, поддалась, мужик стянул с нее грубую отмокшую джинсу вместе с трусиками, выбросил одежду из ванны вон и снова включил душ. Очень горячий душ. Ирина вскрикнула и сделала слабое движение, пытаясь уйти от раскаленных струек.

— Сидеть, — скомандовал мужик и положил ей на плечо тяжелую руку.

Как только она более или менее привыкла к горячей воде, он переключил на холодную. Потом снова на горячую. И снова на холодную. Ирина вскрикивала, с шипением втягивала между зубов влажный, полный пара воздух, но тяжелая рука на плече давила, да и водные процедуры, похоже, начали действовать: в голове прояснилось, туман прошел и появилось ни с того ни с сего страшное чувство голода. Ирина поняла, что она вообще не помнит, когда в последний раз ела.

— Хватит, — жалобно попросила она, — правда, хватит. Мне уже лучше. И еще — я есть хочу. Страшно хочу есть.

— Вот это хорошо, — сказал мужик и действительно выключил душ. — Это просто замечательно.

Он помог Ирине выбраться из ванны и принялся растирать ее полотенцем. И Ирина вдруг расплакалась — навзрыд, захлебываясь, как школьница. В последний раз ее вытирал вот так, большим лохматым полотенцем, после горячей ванны, после долгого проведенного на Волге дня отец. Именно отец, а не мама. Мама готовила на кухне ужин, а ее засунула в ванну, отмокать, а потом отец принес ей свежее белье, и выгрузил из ванны и принялся вытирать как маленькую, и ее тогда это немного смутило, но было очень-очень приятно, что с ней возятся вот так, как с маленькой, и почему-то даже тогда немного хотелось плакать.

Мужик растер ее до красноты, обернулся, снял с крючка большой махровый халат и протянул Ирине.

— На, одевайся.

Ирина послушно надела халат и завязала пояс. Он кивком указал ей на тапочки. Она сунула ноги в тапки и пошла за ним на кухню.

На кухне он поставил на плиту какую-то кастрюльку, нарезал хлеба, достал из холодильника зеленый лук и банку майонеза и сел напротив нее за столик.

— Подожди немного. Сейчас будет еда.

— Спасибо, — сказала Ирина. — Простите, а как вас зовут? Мне вообще очень неловко, а оттого что я не знаю, как вас зовут…

— Еще менее ловко, — он воспользовался мгновенной паузой, пока она подыскивала нужное слово, и закончил за нее фразу. — А никак меня не зовут. Для тебя я — Лесник. Как и для всех прочих.

— Что, прямо так и обращаться — Лесник?

— Да, прямо так и обращаться — Лесник. В личных беседах. В иных прочих случаях мы с тобой договоримся, как друг к другу обращаться. А тебя, кстати, как по имени-отчеству?

— Ирина. Ирина Вячеславовна. Ирина Вячеславовна Рубцова. Можно просто — Ира.

От кастрюльки на плите разошелся по кухне густой дурманящий запах щей. Настоящих, домашних, по всем правилам приготовленных щей, каких Ирина не ела, наверное, лет несколько. Да точно, с тех самых пор, как погибли родители, она их и не ела. Тетка щей варить не умела, ей было некогда, и когда она вообще готовила первое, это всегда были казенные супы из пакетиков. Ирине вдруг очень захотелось именно щей, именно этих, которые там, в кастрюльке, наваристых, густых, ароматных…

— Кажется, щи у вас уже согрелись, Л… Лесник, — сказала она, запнувшись на имени.

Лесник встал и снял с огня кастрюльку. Открыл крышку. И прямо так, через край, через густое облако пара налил полную тарелку. Там как раз и было — на полную тарелку.

— А вы? — спросила Ирина, не отрывая глаз от его рук, которые взяли тарелку за края и поставили на столик, прямо перед ней.

— Я не хочу, — ответил Лесник. — Я сыт. Ешь давай, не разговаривай.

Ирина не заставила себя упрашивать. Щи оказались роскошными не только на запах и на вид, но и на вкус. И хлеб с ними тоже был сам по себе — блюдо. Да с майонезом. Да с лучком. Она уплетала за обе щеки, а он сидел и смотрел на нее, и взгляд у него был спокойный и даже как будто немного настороже — как будто он чего-то от нее ждал.

И дождался. Ирина вскочила из-за стола и пулей бросилась в туалет — слава Богу, заметила, где он, пока шла из ванной. В туалете ее вырвало, страшно, до конвульсий и головной боли. Она спустила воду, на ватных ногах перебралась в ванную, умылась, прополоскала рот и вернулась обратно на кухню. Лесник, похоже, слил щи обратно в кастрюлю и теперь разогревал их еще раз. Рядом с кастрюлькой шумел чайник. В остальном на кухне ничего не изменилось.

— Скажите, Лесник, — хриплым голосом, с трудом выталкивая слова через саднящее горло, сказала Ирина. — У вас случайно не найдется водки. Просто водки.

— Нет, не найдется, — спокойно глядя ей в глаза, ответил Лесник. — Для тебя — не найдется. С водкой вообще на ближайшие полгода придется завязывать. И с травкой тоже. И еще много с чем помимо водки и травки.

В Ирине поднялась вдруг мутная волна тяжелой и тупой злости.

— Слушайте вы, Лесник, или как вас там еще. Вы мне никто. Ясно? И командовать мной не имеете права.

— Имею. На тебя — имею все права, какие только есть.

Где-то я уже слышала что-то похожее, успела подумать Ирина, и тут на нее накатила волна дикого, неконтролируемого бешенства. Очередной мужик. Очередной козел в штанах. Герой труда и обороны. Прыщ на ровном месте.

— А иди ты, — сказала она, из последних сил сдерживаясь, чтобы не схватиться за лежащий на столе нож.

— Не пойду. И ты никуда не пойдешь. А нож лучше не трогай. А то будет больно.

— Что? Что ты сказал? Ах ты, козлина! — Ирина убрала на всякий случай руки за спину, от греха, и прижалась лопатками к прохладной стене. — Ты что же думаешь, отбил меня у жлобья, и ты теперь на коне? Да не фига подобного. Да ты сам такой же как они, ничем не лучше. Трахнуть меня тебе надо? Чистенькой? Грязная — не устраиваю? Ну, пойдем, пойдем, где у тебя тут койка? Я все отработаю. И даже денег с тебя не возьму — за помыв и кормежку. И за спасение жизни.

— Прекрати истерику, — спокойно сказал Лесник.

— Какую истерику? Какую, к чертовой матери, истерику? Да в гробу я тебя видала, понял? Ты понял меня? Ты думаешь, спас мне жизнь, и я тебе по гроб жизни обязана? В ножки тебе поклонюсь? Да я сама, понимаешь? сама нарывалась! Потому что жить больше не могу! И не хочу! А ты пришел и все испортил! Ты все, все испортил! Ты — сволочь! Я не просила меня спасать! Мне не нужна жизнь, пойми ты это своей тупой башкой, не нужна…