Man and Boy, или Мужчина и мальчик - Тони Парсонс

— Так он сможет платить по счетам, но будет дома, когда Пэт приходит из школы, — констатировала мама.

Но отца это не убедило.

Ему хотелось, чтобы у меня было все, что может предложить жизнь: карьера и дети, семья и зарплата, счастливый домашний очаг и толстая чековая книжка. Он хотел, чтобы у меня все это было. Но такое никому не удается.

— Бобби Чарлтон, — произнес отец, замахиваясь ногой на пластиковый мячик. Мяч отлетел в розовые кусты. — Вот неудача! — огорчился он. — Пойду достану.

Мы с мамой смотрели, как папа отправился за мячом в другой конец садика. Он воспользовался случаем, чтобы обнять внука и спросить его, что он делает. Пэт, захлебываясь, начал объяснять, повернувшись своим гладким личиком к дедушке, а тот улыбнулся ему с бесконечной нежностью.

— Что с отцом? — спросил я у мамы. — С ним случилось что-то странное в парке несколько дней назад.

— Задыхался, да? — спросила она, не отрывая от него глаз. И нисколько не удивившись.

— Да, — ответил я. — Задыхался.

— Я уговариваю его сходить к врачу, — пожаловалась мама. — Или к шарлатану, как он его называет.

Мы улыбнулись друг другу в подступающей темноте.

— Должно быть, он последний человек в мире, называющий врачей шарлатанами.

— «Не пойду я ни к каким шарлатанам, — передразнила его мама. Ей очень хорошо удалось передать всю вздорную самоуверенность, на которую был способен мой отец. — Не хочу, чтобы какой- нибудь эскулап с важным видом возился со мной».

Мы громко рассмеялись: нам нравилось это его старомодное недоверие ко всем, кто обладал хоть какой-нибудь властью, начиная с инспектора дорожного движения и кончая самыми уважаемыми представителями медицинской профессии, и мы оба утешали себя тем, что отец точно такой же, каким был всегда, хотя и боялись, что это уже не так.

Он вернулся из дальнего конца сада с мячом и внуком и спросил нас, над чем мы так весело смеемся.

— Над тобой, — сказала мама, взяв его под руку, и все мы отправились в дом.

Мне не нужно было ничего особенного. Все, чего я хотел, — иметь еще один шанс. Еще один шанс прожить цельную жизнь, без переломов и зазубренных краев. Еще одну попытку найти свое счастье.

Мне не было важно, сколько еще времени ждать, пока Джина вернется из Токио. Я был счастлив вдвоем с Пэтом. И я не стремился к блестящей карьере. Все, что мне нужно было от работы, — возможность заплатить за квартиру.

Но я не был готов состариться и охладеть, возненавидеть женщин и весь мир из-за того, что произошло со мной. Я не хотел становиться лысым, толстым и сорокалетним, доводить своего сына-подростка до слез, перечисляя все то, чем я ради него пожертвовал. Мне хотелось еще немножко пожить. Мне нужен был еще один шанс исправить все это. Мне казалось, что я требую немногого. Всего лишь еще один шанс.

На следующий день к нам домой заехал отец Джины со своей дочкой Салли — той самой мрачной девочкой-подростком, которая лежала на диване, когда я забирал от них Пэта, — одной из многих детей, коих Гленн породил и забросил, перекочевав на более сексуально-привлекательные пастбища. И мне пришло в голову, что наш паршивый современный мир стал таковым именно по вине людей, которым всегда требовалось предоставить еще один шанс.

Гленн явился в своем зимнем оперении: отвратительное потертое кожаное пальто накинуто на ярко-голубую безрукавку, обнажавшую волосы на его костлявой груди, брюки в обтяжку с поясом ниже талии, настолько тесные, что его мужское достоинство выпирало из них, словно приличная горка. Одежда была такая старомодная, что уже успела заново войти в моду.

— Привет, Гарри, дружище, — сказал он, стиснув мою руку. Это рукопожатие в стиле «власть — народу» лет тридцать назад, должно быть, означало, что вот-вот начнется революция. — Как дела? Постреленок дома? Bсe в порядке? Что ж, мило, очень мило.

Было время, когда я хотел, чтобы мой старик был больше похож на отца Джины. Я мечтал, чтобы и мой отец тоже в молодости мелькал в глянцевых журналах, раз-другой улыбнулся в хит-параде в начале семидесятых и проявлял хоть какой-нибудь интерес к миру, простиравшемуся за розовыми кустами на краю его любимого сада. Но стоило мне представить себе иссохшие яйца Гленна, выпирающие из обтягивающих штанов, как я понял, что эти мечты — дела давно минувших дней.

За Гленном пряталась его младшая дочка. Сначала мне показалось, что у Салли плохое настроение. Она зашла в дом угрюмо, стараясь не смотреть мне в глаза, делая вид, что страшно заинтересовалась узором ковра, завесив бледное лицо слипшимися прядями каштановых волос, как будто хотела спрятаться от мира и всего, что в нем есть. Но на самом деле настроение у нее было нормальное. Ей просто было пятнадцать лет. В этом и заключалась вся проблема.

Я провел их в кухню, подавленный тем, что два родственника Джины буквально из ничего вдруг материализовались в моей квартире и задаваясь вопросов, как скоро мне удастся их выставить. Но я тут же оттаял, потому что Салли просияла — именно просияла, — когда Пэт зашел на кухню поздороваться. Возможно, она все-таки была живым человеком.

— Привет, Пэт! — улыбнулась она. — Как дела?

— Нормально, — ответил он, ничем не выдавая, что вспомнил единокровную сестру своей матери. Кем она ему приходилась? Полутетей? Полукузиной? Теперь у нас появились такие родственники, для которых еще не изобрели названия.

— Я записала для тебя кассету, — сказала Салли, роясь в своем рюкзаке. Наконец она извлекла оттуда кассету без футляра. — Ты же любишь музыку, правда?

Пэт тупо уставился на кассету.

— Он же любит музыку, правда? — спросила Салли у меня.

— Еще как! Просто обожает, — кивнул я. — Что нужно сказать, Пэт?

— Спасибо, — сказал он, взял кассету и исчез.

— Я помню, как ему понравился хип-хоп, когда мы все жили у папы, — пояснила Салли. — Здесь только несколько классических исполнителей: Кулио, Старый Грязный Ублюдок, Тупак, Доктор Дре… И прочее в том же духе. То, что может понравиться маленькому мальчику.

— Это очень мило с твоей стороны, — сказал я.

Они молча и неспешно пили каждый свое:

Гленн — чай на травах, Салли — кока-колу, а меня внезапно захлестнула волна возмущения. Какого черта эти люди сидят здесь и напоминают мне о существовании Джины? Какое отношение они имеют к моей жизни? Почему бы им обоим отсюда не убраться подобру-поздорову?

Пэт или Пегги, видимо, засунули кассету Салли в магнитофон, потому что в гостиной неожиданно загрохотал сердитый голос, заглушая убийственные басы. Матерных слов там оказалось больше, чем всех остальных, вместе взятых.

— Очень милая музыка, — заметил я. — Пэт наверняка будет хранить ее как сокровище. Так что — ты снова в гостях у папы?

Она помотала головой.