Будет больно - Юлия Еленина

— Вадим, — вздыхает мама в трубку, — она старше и умнее меня, но все равно дурочка, потерявшаяся в жизни. Так, может, тебе стоит быть умнее.

И снова непонятные слова, но бьют по мозгу лучше кувалды. Мне и так казалось, что я поступил умно: уехал, послал, постарался забыть.

— Хватит, я сам разберусь, что делать, — злюсь и вымещаю злость на матери.

— Я и так не лезу. Но ты сейчас можешь таких дров наломать, что вы потом не разгребете эти завалы. Она уже испортила свою жизнь. И не только свою. Не повторяй ее ошибок.

— Как раз пытался исправить, — не удерживаюсь от язвительного замечания.

— Ты пока только ломаешь. И еще сопротивляешься себе.

— Завязывай, мама, с психоанализом, — уже без злости, устало выдыхаю я и опускаюсь на диван.

— А ты завязывай наказывать всех вокруг. Сам виноват. Ты переспал с женой отца, ты в нее влюбился…

— Не люблю я ее!

— Вадим, просто подумай, сколько ты сейчас можешь разрушить жизней. Свою, этой девочки и ее ребенка, второй девочки, с которой пытаешься забыть… Впрочем, ты сам разберешься, взрослый мальчик. Или через двадцать лет только осознаешь свои ошибки, как и я.

— Ты знала о ребенке? — с сомнением спрашиваю.

— Знала, — не отрицает мама. — Только у меня не спрашивай, от кого она беременна. Тебе уже известен ответ.

Что-то я устал. В висках начинается ломота, а с дивана даже вставать не хочу. Так бы здесь лег и остался, чтобы подумать. Разговор с матерью только больше все путает.

И я его завершаю, так и не придя ни к какому выводу. Сбросив обувь, все-таки устраиваюсь на неудобном маленьком диване и закрываю глаза. После ее приезда мне плевать даже на людей в конференц-зале, хотя и им на меня, скорее всего, тоже. Думаю, все уже пьяные и готовы разъехаться по домам.

Слышу скрип двери, а через секунду ощущаю легкое прикосновение к плечу. И пусть на мгновение мне кажется, что это Лиза вернулась, но я быстро понимаю: это не ее руки. Ее прикосновения ни с чьими другими не спутаешь.

Открываю глаза и вижу Катю. Черт возьми! Я и забыл о ней.

— Все нормально? — спрашивает она.

— Устал, — отвечаю, поднимаясь.

— Красивая у твоего отца жена, вернее вдова.

Да что за?.. Зачем она это говорит? И пусть на вид она чистый ангел, но… Но…

— Сука! — снова сжав кулак, рявкаю я. — Подлая, двуличная стерва!

Катя, отступив назад, оглядывает разбросанные по кабинету вещи и как-то грустно усмехается.

И почему у меня снова возникает впечатление, что люди вокруг видят больше меня?

— Ты так ее любишь? — Катя опускается в офисное кресло и с интересом меня рассматривает. — Ее ты пытался вычеркнуть из своей жизни с помощью меня?

Эта песня хороша — начинай сначала. Но я злюсь, потому что они обе правы: и Катя, и мама. А я отрицаю и поэтому только больше себя теряю.

И теперь до меня доходит, что как бы я ни ненавидел ее, она мне нужна.

— Прости, — смотрю на Катю, говоря со всей искренностью и сожалением, на которые способен. — Мне так жаль.

— Так бывает, — пожимает девушка плечами. — Люди делают другим больно, потому что больно им самим.

— Я не хотел делать никому больно.

— Но сделал. И мне, и ей.

— Не думаю, что ей больно, потому что она бесчувственная тварь.

Катя смеется. Да так заливисто, что я ни черта не понимаю, хотя это состояние для меня уже становится привычным. Если ей больно, то почему она так смеется? Наверное, потому, что умеет ее принимать. Катя ведь сразу почувствовала, что мой интерес к ней продиктован не внезапно вспыхнувшей симпатией.

— Вадим, неужели ты так просто ее отпустишь?

— А что я должен сделать после всего, что сделала она? — действительно чувствую себя идиотом.

— Для начала перестань ненавидеть себя.

— Ты разговариваешь как моя мать. Ни черта не понятно.

— Потому что ты не хочешь понимать.

Обуваюсь и, поднявшись, целую Катю в макушку.

— Спасибо, — говорю и выхожу из кабинета, на ходу набирая номер Лизы.

Но абонент недоступен, и сам не знаю почему, но возникает предчувствие, тяжелое и тревожное. Надеюсь, в этот раз интуиция, будь она неладна, меня подводит.

Провожу пальцем по толстому слою пыли на подоконнике и вдыхаю застарелый запах дешевых сигарет, пропитавший обои. Не знаю почему, но я попросила когда-то Фила не продавать эту квартиру, вернее ее подобие. Наверное, она напоминала мне о начале новой жизни, когда я верила, что все будет хорошо.

Открываю окно, потому что начинает кружиться голова от застоявшегося воздуха, и улыбаюсь. Как будто мне снова семнадцать, и жизнь заиграла новыми красками.

А ведь я верила, что мы будем счастливы. И верила, что, наказав всех, я обрету покой. Дура, малолетняя идиотка, помешавшаяся на своей боли.

Но почему Фил мне во всем потакал? Он был старше, он должен был понимать, что я все делаю неправильно.

Прикрываю одну деревянную раму, вторую оставляю распахнутой и совсем как раньше устраиваюсь на подоконнике. Только сигареты не хватает. Стоило так подумать, как от желудка поднимается рвотный спазм.

— Да не собираюсь я курить, — говорю я в стену.

Тошнота отступает, а я, прикрыв глаза, вспоминаю, как все тогда было.

Я не знала, чем занимается Фил, но он говорил, что есть у него знакомые люди, которые могут помочь в наших поисках. Я просила начать с моей матери. Он долго пытался найти ее следы. И неудивительно. Генрих Львович вспомнил, что у нее были проблемы с паспортом.

С Радой и Мишей было проще. Их поиски мы начали не сразу, а только через лет пять или шесть, когда я окончила вуз. Я была обижена на Раду, но не ненавидела ее. Как ни пыталась, не могла. Вся моя злость и ненависть почему-то обрушились на Мишу и мальчика, которого я даже не знала. Будто именно из-за них у меня не появилась новая мама.

Миша к тому времени начал активно развивать бизнес. Фил где-то около года отслеживал прогрессивный рост, а потом предложил:

— Надо его обанкротить, чем не месть?

Деньги, деньги, деньги… Я хотела укусить больнее, но Фил убедил меня, что обанкротить фирму — лучшее решение. Я согласилась с ним. Только как нам надо было это сделать?

Я уже и не помню, чьей точно была идея охмурить Мишу. Но я почему-то была уверена, что моей. Хотя помню, как вскочила с этого подоконника и возмутилась:

— Спать я с ним не стану.

— Тебя никто и не просит. Я об этом позабочусь.