Империя Вечности - Энтони О'Нил

Холод… Наполеон не забудет этого, но так и не сможет восстановить в памяти, как покидал дворец, когда вернулся и где он на самом деле побывал. Останется лишь смутное впечатление: вроде бы, его провели вниз по потайному коридору, по длинной подземной галерее, потом был выход в садовый павильон — и морозная ночь. А дальше? В памяти всплывут тонкие струйки пара, которые поднимались над маской «красного человека». Хруст инея под ногами. Странное мельтешение световых пятен среди мерцающей темноты — может статься, золотые рыбки в искусственном пруду Тюильри? Суровый окрик часового с мушкетом: «Qui va là?»[60]— и тут же виноватое отступление (кажется, Наполеон отмахнулся от недогадливого гренадера). Гигантская искусственная звезда над площадью Согласия, затмившая сиянием даже луну.

— А кое-кто, — нетвердо проговорил Бонапарт, — пытался меня уверить, что вы не существуете.

«Красный человек» задумчиво покосился на спутника при свете ручного фонаря, но ничего не ответил.

— Можно спросить, куда вы меня ведете?

Молчание.

— И вообще, что происходит?

Ни слова.

Наполеон, дрожа, посмотрел на небо, затянутое рваными тучами.

— Даже не знаю, я как-то ни в чем не уверен, — пробормотал он, и это была чистая правда: силы его давно истощились, а чувство нереальности пропитывало воздух ощутимее ночного мороза.

День выдался долгий и чрезвычайно изматывающий. С одной стороны, senatus consultum[61]наконец утвердил его притязания на трон и право передачи короны будущему наследнику: минута не менее торжественная, чем предстоящая назавтра церемония. Но в то же время Римский Папа Пий VI, поселенный не где-нибудь, а в дворцовой комнате, убранство которой в точности повторяло его спальные покои в Ватикане, отказался вести коронацию на том основании, что Наполеон и Жозефина не венчаны в церкви; пришлось молниеносно устроить обряд в закрытой часовне Тюильри.

С формальностями покончили ближе к полуночи, после чего Жозефина пылко возжелала приступить к исполнению супружеских обязанностей, освященному в глазах Господа, но Бонапарт, как обычно, был холоден и рассеян.

— Не сегодня, дорогая. Боюсь что-нибудь упустить.

С этими словами он поднялся к себе в кабинет, известив секретаря, что хочет уединиться на неопределенный срок. Потом запер дверь, прошелся по роскошно убранной комнате, среди бархатной мебели, витражей со сказочными грифонами, гобеленов с египетскими пейзажами — и замер подобно грозному Зевсу над макетом Нотр-Дам в разрезе. Пристально оглядел ряды куколок, изображающих министров, придворных и прочих знатных лиц, а также пажей, собравшихся в крошечном соборе, и в последний раз мысленно попытался переставить их, продумывая все возможные неожиданности, словно хотел предугадать любой ход неблагосклонной судьбы.

И вдруг заговорил таким официальным тоном: «Придется вам подождать своей очереди, господин ведающий раздачей милостыни», что телохранитель-мамелюк Рустам просунул голову в дверь из соседней комнаты. Наполеон жестом велел ему исчезнуть.

Снова оставшись один, он внезапно почувствовал слабость и ухватился за край письменного стола. Судорожно вдыхая подогретый воздух, завтрашний император часто-часто заморгал. Который час?.. Наполеон достал из кармана часы с боем, но цифры поплыли перед глазами. Сколько же он не спал? Об этом лучше не думать. Бонапарт опустился в кресло, зажмурился, преодолевая неприятную резь в глазах, и провел по лицу ладонью с желтыми пятнами табака. Голова немилосердно кружилась, где-то в туманной дали стучало сердце; между размеренными вдохами Наполеон расслышал, как щелкнул замок, ощутил мимолетный сквозняк и на мгновение решил, что это Рустам решил его проведать. Не услышав вопроса и вообще ни единого звука, он открыл глаза. Похоже, телохранитель остался у себя. Бонапарт был совершенно один.

Вздохнув, он еще несколько раз зажмурился и начал с усилием подниматься на ноги, когда вдруг заметил в дальнем конце комнаты фигуру, озаренную мерцающими бликами. Что это, новый ковер из Египта? Еще одна диковина, очередной трофей Денона? Наполеон хотел отвернуться, но нет — в последнюю секунду он понял, что перед ним человек, причем не кто-нибудь, а… Тут он даже не удивился, ибо часто предвидел эту минуту в грезах, — это был «красный человек».

Долгое время оба хранили молчание.

Потом Бонапарт смущенно откашлялся и произнес:

— Мы не виделись с той самой встречи в Египте.

Нежданный посетитель в охристом тюрбане, в серебряной маске и багровом плаще замер со скрещенными руками, будто статуя.

— Вы пришли мне что-то сказать? — спросил Наполеон. И, уже не сдержавшись, пытаясь взять ситуацию под контроль, прикрикнул: — Отвечайте же!

Едва заметный кивок. И вот наконец послышался голос, начисто лишенный акцента и словно пробившийся через толщу сна:

— Настала пора вспомнить прошлое.

В то же мгновение поток мыслей Наполеона смешался, вскипел и иссяк, в точности как это было внутри Великой пирамиды. Краски, запахи, чувства — размазались, расплылись, и, не успев опомниться или вновь овладеть собственным телом, без пяти минут император уже шагал по темным переулкам вслед за пророком, будто верный пес на поводке.

— По-моему, это не самая подходящая ночь, — заметил Бонапарт, минуя увитую лозами шпалеру. — Не лучше ли оставить подобные размышления на будущее, когда у меня появится больше времени?

«Красный человек» скептически посмотрел на него и отозвался все тем же жутким голосом:

— Увы, мне кажется, у вас его будет более чем достаточно.

Наполеон передернулся в ознобе.

— Это пророчество?

— А тут и не нужно быть пророком.

— Извините, но к чему предаваться воспоминаниям в такую ночь, ночь накануне моего второго рождения?

Мистик не отвечал.

— Я ведь совсем не тщеславен, — не сдавался Наполеон. — Мои достижения, мои заслуги, они…

— Сами за себя говорят? — «Красный человек» словно читал его мысли. — Вот почему мы не станем на них останавливаться, — прибавил он и предостерегающе поднял руку: — А теперь прошу вас, не отставайте. Тропа, на которую мы ступаем, нечасто слышала шаги консулов и еще реже — поступь императоров.

А что же было потом? Вроде бы мост через Сену? Левобережный лабиринт, и за ним — Латинский квартал? И… неужели — та скверная улочка Юшетт? Позднее все воспоминания будут указывать на это, однако Наполеон так и не сможет восстановить подробностей. Казалось, они с «красным человеком» попросту нырнули в сумеречную путаницу трущоб поблизости от Лувра, где взгляд Бонапарта не различал ни одной знакомой детали. Они как во сне скользили по мостовым среди сугробов и конского навоза, кренящихся ветхих строений и бешено качающихся фонарей; ведьмоподобные дамы и их кавалеры, похожие на пиратов, с громким хохотом торопились мимо и не оглядывались. И все это время где-то в вышине одинокий слепой скрипач наигрывал «Турецкий марш», точь-в-точь как тот мальчишка на мачте злополучного «Ориента»…